Мы жили с бабушкой. Поначалу родители оставляли меня у нее время от времени. Потом уже к ним я ходил, как в гости. Им было не до меня. Скорее, меня просто заслоняло что-то. Я был, но не на переднем плане, а где-то на краю видимости, и это их устраивало. Они не хотели казаться хорошими родителями. Все было по-честному. Они ничего были мне не должны. И мне тоже не мешали жить. Стоило мне попросить денег, они никогда не отказывали, даже одалживали, если у них не было. Я быстро научился этим пользоваться. Только вот иногда мне казалось… Это могло длиться даже несколько дней кряду: я даже переезжал к ним – мама чистила картошку, жарила котлеты, отец закидывал ноги на стол, рассказывал мне, за кого болеть, а за кого не стоит в новом футбольном сезоне… Я почти сразу верил, что все наконец-то налаживается… Но я приходил из школы и уже с порога видел, что они опять задвинули меня на задворки. И хотя они с горящими от болезненной радости глазами смотрели на меня и даже разговаривали со мной, но взгляд проходил сквозь и слова возвращали только пустоту. В этот момент во мне проносилась выжигающая внутренности волна. Раз за разом. Снова и снова. Чистая гладкая поверхность скорчилась и потемнела.

После школы я поехал в консульство.

Я добивался разрешения с четырнадцати лет. В то время со мной были терпеливы. Мне сказали, что мой возраст еще не позволяет сменить гражданство. Решение можно принимать только в шестнадцать лет. Что сейчас мне проще оформить обычный паспорт, а уже в шестнадцать отказаться от одного гражданства и получить другое.

В шестнадцать я так и сделал, и, когда прошел в консульство с документами на руках, на меня посмотрели как на сумасшедшего. Кто мне так сказал сделать?

Отказавшись от гражданства, я завис в воздухе, стал юридически невесомым. Но каждый месяц я настойчиво записывался на прием к консулу. И у меня даже мысли не было, что может не получиться. Я знал точно, этой весной мы с бабушкой уедем. Словно это уже произошло.

В очереди томилось несколько человек, судя по документам в руках, стоявших за обычными туристическими визами. Я прислушивался к их разговорам, будто через их плечо заглядывая туда, по ту сторону мира, куда так стремился.

– Юноша, вас ожидают, сюда, – я не сразу даже сообразил, что это говорят мне.

Передо мною стояла девушка, высокая, в черных туфлях, в белой рубашке, с открытой шеей и стянутыми в конский хвост блестящими гладкими светлыми волосами. Она терпеливо молчала, ожидая, когда я наконец соображу, что к чему.

«Что-то новенькое», – подумал я.

И точно, я стал замечать, что, хотя, на первый взгляд, все оставалось как и прежде, но люди, которые находились в консульстве, стали другими, но не в смысле, что новыми, незнакомыми, а вели себя иначе. Были сосредоточены и молчаливы. Обычно меня чуть ли не по плечу хлопали, как племянничка, который заскочил к любимой тетушке.

Переступив порог кабинета консула, я понял, что не так.

Этого человека я видел впервые. Значит, он, быть может, совершенно по-другому отнесется ко мне и решит мою проблему. Словно что-то внутри взорвалось. Я в отчаянии осознал, что опять попался. Во мне вновь проснулась надежда.

Надежда – самое ужасное, что есть в моей жизни. Она превращает течение дней в судорожные толчки. Меня бросает из одной крайности в другую. Меня то переполняют энергия и счастье, чувство того, что мир смотрит на меня и видит, то, наоборот – разочарование, апатия и опустошенность. Иного не дано. По пять раз на дню. Такими рывками я и двигаюсь вперед.

Человек испуганно и неуверенно смотрел на меня. Кто этот ребенок? Что ему надо? А я судорожно пытался вытащить из портфеля папку с моими документами.

– Здравствуйте, – сказал я.

– Добрый день, вы присаживайтесь.

Когда мы оба немного успокоились, я стал рассказывать, а он перекладывал листочки из моей папки.

– Мы хотим уехать вместе с бабушкой, уже все готово, осталось только оформить гражданство. В этом году я заканчиваю здесь школу. Летом хочу поступить уже там в колледж…

– А родители?

– Вот их согласие.

– Мне нужна справка о том, что у вас нет гражданства.

– Но вот вид на жительство…

– Но это не значит, что у вас нет гражданства. У вас может быть вид на жительство и гражданство.

Я не стал спорить. Я знал, что таких, на первый взгляд, абсурдных требований в системе очень много. Я был к ним готов.

– И, если я принесу вам справку, вы дадите мне гражданство?

– Да, основание у нас есть, но следует соблюсти все формальности.

Он хмурился. Он чувствовал, что здесь что-то не так. Я же не хотел давать ему время. Я сгребал со стола свои документы. Я ликовал. Всего лишь простая справка. В ОВИРе я быстро ее получу. А дальше только вопрос времени. И все сбудется!

Я вылетел из консульства и помчался домой.

В нашей старой квартире еще никто не жил. Пустые запыленные окна. Серая мутная внутренность. Трещина по балкону. Я, задрав голову, стоял и смотрел. Я видел, как на этом балконе словно снова сидит моя бабушка в платочке и плаще. Ей было сложно выходить на улицу – третий этаж, пустой асфальтированный двор. Она садилась на стул, который вытаскивала из комнаты, и загорала, подставляя белое лицо вечернему низкому солнцу. Сторона была теневая, но около пяти солнце выкатывалось из-за угла центральной улицы на площадь. Я помахал рукой бабушке, но сразу одумался, когда от меня кто-то шарахнулся. Воспоминание развеялось.

На все нужны деньги. Именно поэтому мы были вынуждены продать квартиру. Эти деньги требовались на переезд. Чтобы купить уже там что-нибудь на первое время. А уже после переезда продать все, что останется, и разрубить все концы, сжечь все мосты, все корабли. Чтобы не было никаких путей обратно. Во мне бушевала молодая кровь. Земля, на которой я родился, отталкивала меня, глаза заволакивали грезы о других пространствах, меня тянули другие горизонты. Со мной было все более или менее понятно. Но бабушка… И хотя я над этим особо не задумывался, воспринимал как данность, но она не то что просто не мешала мне, доверчиво следуя моему юношескому сумасбродству, но вместе со мной хотела того же. Уехать.

Сорок лет назад она приехала сюда за дедом