* * *

Тщеславие светских людей ловко пользуется тщеславием литераторов, которые создали не одну репутацию, тем самым проложив многим людям путь к высоким должностям. Начинается все это с легкого ветерка лести, но интриганы искусно подставляют под него паруса своей фортуны.

* * *

Ученый экономист — это хирург, который отлично вскрывает труп острым скальпелем, но жестоко терзает выщербленным ножом живой организм.

* * *

Литераторы редко завидуют той подчас преувеличенной репутации, которой пользуются иные труды светских людей: они относятся к этим успехам, как порядочные женщины к богатству потаскушек.

* * *

Театр либо улучшает нравы, либо их портит. Одно из двух: он или убьет нелепые предрассудки, или, напротив, внедрит их. Во Франции мы уже повидали и то, и другое.

* * *

Иные литераторы не понимают, что ими движет не славолюбие, а тщеславие. Однако чувства эти не просто различны, но и противоположны: одно из них — мелкая страстишка, другое — высокая страсть. Между человеком славолюбивым и тщеславным такая же разница, как между влюбленным и волокитой.

* * *

Потомство судит литераторов не по их положению в обществе, а по их трудам. «Скажи, не кем ты был, а что ты совершил»[107] — таков, видимо, должен быть их девиз.

* * *

Спероне Сперони[108] отлично объясняет, почему автор, которому кажется, будто он очень ясно излагает свои мысли, не всегда бывает понятен читателям. «Дело в том, — говорит он, — что автор идет от мысли к словам, а читатель — от слов к мысли».

* * *

Произведения, написанные с удовольствием, обычно бывают самыми удачными, как самыми красивыми бывают дети, зачатые в любви.

* * *

В изящных искусствах, да и во многих других областях, хорошо мы знаем лишь то, чему нас никогда не обучали.

* * *

Художник должен придать жизнь образу, а поэт должен воплотить в образ чувство или мысль.

* * *

Когда плох Лафонтен[109] — это значит, что он был небрежен; когда плох Ламотт[110] — это значит, что он очень усердствовал.

* * *

Совершенной можно считать только ту комедию характеров, где интрига построена так, что ее уже нельзя использовать ни в какой другой пиесе. Из всех наших комедий этому условию отвечает, пожалуй, только «Тартюф».[111]

* * *

В доказательство того, что на свете нет худших граждан, чем французские философы, можно привести следующий забавный довод. Эти философы обнародовали изрядное количество важных истин в области политической, равно как и в экономической, и подали в своих книгах разумные советы, которым последовали почти все монархи почти во всех европейских странах, кроме Франции. В результате благоденствие, а значит, и мощь чужеземных народов возросли, меж тем как у нас ничего не изменилось, господствуют те же злоупотребления и т. д., так что по сравнению с другими державами Франция все больше впадает в ничтожество. Кто же в этом виноват, как не философы! Тут невольно вспоминается ответ герцога Тосканского[112] некоему французу по поводу новшеств, введенных герцогом в управление страной. «Напрасно вы так меня хвалите, — сказал он, — все это я придумал не сам, а почерпнул из французских книг!».

* * *

В одной из главных антверпенских церквей я видел гробницу славного книгопечатника Плантена,[113] которая великолепно украшена посвященными ему картинами Рубенса.[114] Глядя на них, я думал о том, что отец и сын Этьены[115] (Анри и Робер), своими познаниями в греческом и латыни оказавшие огромные услуги французской изящной словесности, окончили жизнь в нищете и что Шарль Этьен, их преемник, сделавший для нашей литературы немногим меньше, чем они, умер в богадельне. Думал я также о том, что Андре Дюшен,[116] которого можно считать автором первых трудов по истории Франции, был изгнан из Парижа нуждой и влачил дни на своей маленькой ферме в Шампани; он насмерть разбился, упав с воза, груженного сеном. Не легче была и участь Адриена де Валуа,[117] создателя нумизматики. Сансон,[118] родоначальник наших географов, в семьдесят лет ходил пешком по урокам, чтобы заработать себе на хлеб. Всем известна судьба Дюрье,[119] Тристана,[120] Менара[121] и многих других. Умирающий Корнель не мог позволить себе даже чашки бульона. Такие же лишения терпел Лафонтен. Расину, Буало,[122] Мольеру, Кино[123] жилось лучше лишь потому, что дарования свои они отдали на службу королю. Аббат Лонгрю,[124] приведя и сопоставив эти печальные истории о судьбах великих французских писателей, добавляет от себя: «Так с ними всегда обходились в этой несчастной стране». Знаменитый список литераторов,[125] которых король намеревался наградить пенсиями, составили Шаплен,[126] Перро,[127] Тальман[128] и аббат Галлуа[129] и затем подали его Кольберу;[130] они не внесли в него имен тех, кого ненавидели, зато вписали несколько иноземных ученых, отлично понимая, что король и министр будут весьма польщены похвалой людей, живущих в четырехстах лье от Парижа.

Глава VIII

О РАБСТВЕ И СВОБОДЕ ВО ФРАНЦИИ ДО И ВО ВРЕМЯ РЕВОЛЮЦИИ

У нас вошло в привычку насмехаться над каждым, кто превозносит первобытное состояние и противопоставляет его цивилизации. Хотелось бы мне, однако, послушать, что можно возразить на такое, например, соображение: еще никто не видел у дикарей, во-первых, умалишенных, во-вторых, самоубийц, в-третьих, людей, которые пожелали бы приобщиться к цивилизованной жизни, тогда как многие европейцы в Капской колонии и обеих Америках, пожив среди дикарей и возвратясь затем к своим соотечественникам, вскоре вновь уходили в леса. Попробуйте-ка без лишних слов и софизмов опровергнуть меня!

* * *

Вот в чем беда человечества, если взять цивилизованную его часть: в нравственности и политике зло определить нетрудно — это то, что приносит вред; однако о добре мы уже не можем сказать, что оно безусловно приносит пользу, ибо полезное в данную минуту может потом долго или даже всегда приносить вред.

* * *

Труд и умственные усилия людей на протяжении тридцати-сорока веков привели только к тому, что триста миллионов душ, рассеянных по всему земному шару, отданы во власть трех десятков деспотов, причем большинство их невежественно и глупо, а каждым в отдельности вертит несколько негодяев, которые к тому же подчас еще и дураки. Вспомним об этом и спросим себя, что же думать нам о человечестве и чего ждать от него в будущем?

* * *

История — почти сплошная цепь ужасов. При