Привязанности и узы в качестве идеальных типов обладают пониженной целеориентированностью, а относящиеся к ним перформансы прежде всего руководствуются моралью и эмоциями, а не расчетами. Таким образом, в области социабельности привязанности определяются посредством близости, а узы – посредством аффективности. Социабельность формирует непрерывный цикл с целеориентированностью, которая характеризует отношения, направленные на достижение запланированных задач.

Привязанности представляют собой идеально-типические отношения без какой-либо главной цели, в рамках которых перформансы неотъемлемо переживаются как нечто значимое. Такие отношения не всегда должны быть взаимодействиями с другими или с любым человеком. Мы можем ощущать привязанность к другим и концентрировать наши действия (performances) на них, даже если эти другие не существуют для нас в качестве конкретных индивидов. Данную особенность иллюстрируют религиозные конгрегации. Люди собираются в церкви, синагоге, мечети или [буддистском] храме, чтобы практиковать общую веру. Ритуалы обладают собственным символизмом, и посредством этих ритуалов участники группы «осуществляют» сообщество. Чем регулярнее люди посещают службы, тем более непосредственными могут стать их взаимодействия и тем более персонально они могут узнать друг друга. Схожие результаты могут производить политические убеждения в том виде, в каком они функционируют в политических партиях или общественных движениях. Таким образом, привязанности не всегда соотнесены с какими-то конкретными другими. Однако в подобных практиках и взаимодействиях симпатия и аффект фигурируют более выраженно, чем в регулируемых транзакциях, поскольку то общее, что порождает привязанности между людьми, как правило, напрямую относится к ценностям, а следовательно, имеет культурный характер. Взаимное признание культурного тождества повышает вероятность того, что ценностно-рациональные взаимодействия будут способствовать личным узам. Привязанностям может способствовать институционализация, или процесс, посредством которого модели мышления и действия, разделяемые людьми одной и той же категории, начинают восприниматься как само собой разумеющиеся (Berger and Luckmann 1991: 33 и 72). Привязанности имеют тенденцию принимать форму прочных вовлеченностей: регулярно уделяя внимание определенным институтам, мы включаемся в ценностно-ориентированные отношения с другими. Присутствие других, которые в определенном отношении должны оказаться единомышленниками, выступает обязательным условием подобных отношений, но при этом не имеет значения, кем персонально являются эти другие. Возьмем для примера пятничную молитву в мечети или воскресную утреннюю мессу в христианской церкви: присутствие других необходимо, но нам не нужно знать их персонально. Небольшая группа друзей, которые посещают футбольный матч клуба «Унион», может осуществлять свои публичные практики на забитом болельщиками стадионе лучше, нежели в том случае, если бы на стадионе больше никого не было, однако совершенно не приходится ожидать, что между всеми 20 тысячами болельщиков существуют межличностные контакты. Хотя прочные вовлеченности могут иметь рутинный характер, как в случае связей между родителями, которые забирают своих малышей из детского сада, они также могут принимать форму привязанностей, основанных преимущественно на символизме, но при этом не создавать социальных связей в том смысле, в каком они рассматривались представителями сетевых исследований. Однако их основанный на ценностях характер делает их релевантными для сообщества как публичного действия.

Узы располагаются в области персональных связей, в особенности сильных связей, выделяемых представителями сетевого анализа. Сущность уз предопределяют эмоции и мораль – или и то, и другое, – поскольку узы возникают посредством практик. Люди связывают себя узами с уникальными [для них] личностями, которые не являются просто взаимозаменяемыми. Именно этот момент отличает данный идеальный тип отношений от других. Фишер (Fischer 1982: 79ff) отмечал, что люди более склонны поддерживать семейные отношения, возложенные на них раз и навсегда, исходя из заботы и ощущения обязательства, нежели из соображений совместимости и удовольствия. Почти все семейные отношения включают аффективный элемент, даже если он не обладает позитивным характером. Но, поскольку аффекту свойственно множество градаций (Bott 1968: 119ff; Allan 1979: 301), семейные отношения не являются по определению «сильными», как предполагали некоторые теоретики социальных сетей и социального капитала. Когда практику подобных отношений ориентируют долг и обязанности, они могут быть еще ближе к привязанностям. Частота контактов и доверительность, доверие или эмоциональная близость между членами семьи могут очень сильно различаться. В наши дни частота личных встреч имеет меньшее значение, чем в прошлом, когда не существовало технологических возможностей [дистанционной связи]. Транснациональные семьи могут поддерживать интенсивные контакты по телефону, электронной почте, посредством социальных сетей наподобие Facebook или созваниваясь по скайпу (см. Baldassar 2008). На протяжении многих лет члены семьи могут оставаться в очень большой степени ориентированными друг на друга, проводить вместе максимально возможное время и сглаживать конфликты, которые вновь и вновь выходят на поверхность – и все это для того, чтобы удерживать семью вместе. Однако они могут иметь и куда более разреженные взаимосвязи, напротив, считая более важными своих друзей. Рассматривают ли люди участников своих персональных сетей как друзей или как просто знакомых, зависит от того, каким образом у них происходит взаимное определение своих взаимодействий и как они наделяют их значениями (Allan 1979: 15). В странах Глобального Севера дружба отличается от родства тем, что это реляционное, а не категориальное обозначение. Девушка, с которой вы когда-то встречались, теперь может быть просто знакомой, а бывший коллега может стать другом. Однако никто не может постепенно стать братом или сестрой – по меньшей мере, в характерном для Глобального Севера формальном понимании этих понятий. Другие понимания того, как «осуществляются» либо практикуются братские или сестринские отношения (как в историях сенегальских эмигрантов в Италии (Riccio 2011) или в рассмотренных выше других подобных примерах), демонстрируют, что подобные связи тоже могут быть привязанностями, а не узами, и появляются реляционно.

Важно помнить, что идеальные типы не обладают эмпирической природой – это абстракции от эмпирических реалий. Аллан (Allan 1979: 38) в своем эмпирическом исследовании выделяет три типа дружбы. Во-первых, все [подобные] отношения разворачиваются между людьми как уникальными, незаменимыми индивидами, а не участниками групп – скажем, группы коллег (peer group), группы в Facebook или футбольной команды. Таким образом, отношения не ассоциируются с конкретными ролями. Например, дружба может начаться на рабочем месте, но выйти за рамки рабочих вопросов. Люди, живущие рядом друг с другом, могут со временем подружиться. Два бывших докера в Хиллеслёйсе каждую неделю ходили вместе рыбачить. Со временем они стали «настоящими друзьями». Однако другие были уверены, что коллега ни для кого не сможет стать «реальным другом» – коллеги в своих взаимоотношениях остаются «приятелями». Во-вторых, дружба представляет собой приватные отношения: Аллан подразумевает под этим, что лишь сами друзья определяют то, как они взаимодействуют, что именно они делают вместе и что между ними общего. В-третьих, Аллан обнаруживает, что люди считают кого-то своим другом, когда они знают, каким этот человек является «на самом деле», и, ощущая это, тоже могут быть «действительно самими собой» с ним, причем все это зачастую зависит от классового и культурного контекста.

К примеру, Ганс (Gans 1962) описывал италоамериканцев, живущих в бостонском районе Уэст-Энд, в качестве однородных групп, состоящих из местных жителей, которые часто взаимодействовали между собой – но только в группах, а не дома. В Хиллеслёйсе участники аналогичной группы равных считали другом человека, с которым «вы действительно делитесь всеми своими секретами». Хождение в гости также выступало характеристикой, закрепленной за друзьями, которые могли жить поблизости, хотя и необязательно. Видеть кого-то из равных тебе каждый день не означало «подружиться» с этим человеком. Фактически группы равных оказывались сплоченными и относительно закрытыми единицами: при попадании в такую группу у ее участников появлялось мало новых связей, да и возможностей для этого у них было немного. В подобной обстановке они редко участвовали в чем-либо, что предоставляло бы стимул для новых контактов. Высокая степень взаимодействия внутри группы равных снижала потребность в новых связях. Участники группы ценили комфорт знакомых условий, общих жизненных историй и знания того, что каждый может ежедневно доверять общности и полагаться на нее. Поскольку эти равные по статусу люди видели друг друга почти каждый день, они знали