разноростные фигуры прошли через вестибюль и вышли на улицу. От мысли, что Сото каким-то образом подслушал ее разговор с Яковлевым, Кира густо покраснела. Вместо того чтобы наладить отношения с помощником доктора, она вызвала насмешку и от этого испытала стыд, горечь и досаду. Первым желанием было уехать к сестре и остаться у нее на ночь. Но Бирк прислал СМС: «Поторопитесь». Кира, поджав губы, двинулась к выходу.

†††

Массивные ворота со скрипом разъехались в стороны. «БМВ» остановился перед главным входом. Когда помощник доктора поспешно скрылся за парадной дверью коттеджа, Кира пожелала доктору спокойной ночи и направилась к гостевому домику. Настроение после стычки с Сото было подавленным, спать не хотелось, и она решила, что просмотрит все известные картины Караваджо, чтобы попытаться уловить особенности его живописи.

– По бокалу вина перед сном? – спросил ее Бирк.

Кира связала это приглашение со своей жалкой попыткой вывести Сото на разговор. Наверняка Бирк после очередного постулата в психологии вскользь даст совет не переступать черту профессиональных отношений с его помощником и объяснит ранимость и озлобленность Сото детской травмой.

– Валяй, вбивай последний гвоздь в крышку гроба, – пробурчала она и покорно пошла за доктором.

Он сделал вид, что не расслышал.

– Выпьем в кабинете, – предложил он, с трудом преодолевая ступеньку за ступенькой. Кивком он здоровался с обслуживающим персоналом.

Кабинет располагался в другом крыле здания, в личных апартаментах Бирка, напоминающих бункер. «Рабочее крыло», как называл его сам доктор, отделяла от основной части дома дверь, похожая на вход в банковское хранилище, перед которым круглосуточно дежурил охранник.

Магнитный ключ и набранный пароль разблокировали дверь, Бирк щелкнул выключателем, кабинет залило холодным белым светом. Открыв дверцу письменного стола, он вынул тоненькую пластиковую папку и протянул Кире. В папке оказались копии документов, датированные 1988 годом. Она сразу поняла, о чем пойдет речь, и огляделась в поисках выпивки. Теперь допинг понадобился ей.

– Где тут у тебя бар? – спросила она и почувствовала, как нервная дрожь пробежала по позвоночнику.

Бирк указал на зеркальный комод.

– Мне тоже можешь налить.

– Вино или виски?

– Что и себе…

Расмус со стоном опустился в кресло и вытянул на пуфик разболевшуюся ногу. Трость с набалдашником в виде черепа легла вдоль ноги. Кира вернулась к нему с двумя бокалами белого вина.

– Ты, наверное, решила, что я забыл о нашей договоренности, но, как видишь, это не так. – Бирк дрожащей рукой взял протянутый бокал. – Висяк двадцатилетней давности будет нелегко раскрыть, но мы постараемся.

Кира просматривала документы, а Бирк комментировал то, что считал важным. Он плохо скрывал волнение. Кира поняла, что порученное ею дело его зацепило. Последним документом в папке были ее собственные показания. С трепетом она перевернула первую страницу протокола допроса и погрузилась в чтение.

– Ты проходила по делу ключевым свидетелем, поэтому я уделил твоим показаниям максимум внимания. У меня сложилось стойкое ощущение, что ты не все сказала следователям.

– Я плохо помню события тех дней, – пространно ответила Кира, дочитывая показания. – Помню все в деталях до похищения друга, но потом словно провал.

– Мозг блокировал часть самых болезненных воспоминаний.

– Врач, который осматривал меня в Москве, тоже так сказал, – Кира взглянула на Расмуса и спросила: – Что предлагаешь?

– Гипноз, – коротко ответил Бирк и мелкими глотками осушил бокал вина. – Но для начала просто расскажи, что помнишь. Мне нужно понять, в каком направлении двигаться.

Кира сделала большой глоток вина и погрузилась в прошлое. Обрывочные воспоминания не передавали полной картины, но могли дать старт началу расследования.

Цепкий взгляд Бирка подметил ее угловатые, резкие движения, дрожание губ и испарину на лбу. Это был не просто стресс, пережитый в детстве. По всем внешним признакам майор страдала от ПТСР7, только в ее случае полностью отсутствовали психопатологические репереживания8, либо она их тщательно скрывала, что он и попытается сегодня выяснить.

– Не могу сказать, что я была несчастна. – Она прочистила горло. – Родилась и выросла в гармоничной семье, где все друг друга уважали, заботились и ценили личное пространство. Но когда я встретила в лагере Михкеля, только тогда начала жить в полную силу, словно мое ощущение себя самой разделилось на «до» и «после» знакомства с ним. Это – как чувствовать безграничную свободу и быть ответственным за свои поступки. Стать по-настоящему взрослым по духу, а не по возрасту.

Доктор подметил, что майор рассказывала о друге не свойственным ей тихим и вкрадчивым голосом. Говорила с теплотой, глаза при этом блестели, будто она боролась с подступающими слезами.

– Имя Михкель сверстникам было трудно запомнить, поэтому мы называли его Мишей. Он не возражал. Его внешность была совсем не привлекательной: толстые стекла очков, низкий рост, сутулая спина, среди девчонок он не пользовался популярностью. Ко всему прочему он постоянно умничал, что раздражало всех, даже вожатых.

Митяева размяла пальцы и покрутила кольцо, подаренное сестрой на тридцатилетие. Бирк поставил пустой бокал на паркет и сложил руки домиком. Его пристальный взгляд улавливал, а мозг на автомате анализировал каждое изменение ее интонации и мимики.

– Казалось, он знал все: алгебра, квантовая механика, электрохимия, атомная физика, психология – его знаниям не было предела. Гений в коротеньких синеньких штанишках и голубой пилотке. Все его уважали и хотели дружить, а он общался только со мной. Не знаю, почему я удостоилась такой чести, но была польщена.

– Что ты знаешь о его семье?

– Родители развелись. Старший брат уехал с матерью в другой город, он был от другого отца. С братом он не был близок из-за большой разницы в возрасте, Миша его почти не вспоминал. А вот мать… – из груди Киры вырвался тяжелый вздох, – по матери он безумно скучал. На его столике стояла ее фотография, правда, там она была еще совсем юной школьницей. Не знаю, почему он выбрал именно этот снимок.

– А что он рассказывал о своем отце?

– Ничего конкретного, он не любил о нем говорить. Помню только, что отец Миши был каким-то ученым, но не помню, в какой области. По обрывкам фраз я поняла, что инициатором развода была мать. Как только я начинала рассказывать о своих родителях, Миша невольно сравнивал отношения в семьях, и это его огорчало. С отцом у него были сложные отношения. Трудно было понять, любят они друг друга или нет. Но он ждал отца, часто сбегал из отряда на автобусную остановку и всматривался в лица выходящих из транспорта пассажиров. Как я уже сказала, об отце он почти не говорил. Охотнее рассказывал об