пятнадцатилетний школьник Руслан Чутко добивается зачисления в отряд добровольных помощников милиции, раз за разом проворачивая удачные спецоперации. И если следователь Ермаков случайно совпал с недолгим периодом «укрепления дисциплины», то Плюмбум был реакцией на него: «Я писал его, – говорит Миндадзе, – конечно же, как сына Андропова». В начале картины мы застаем героя внедренным в банду медвежатников, недавно ограбивших ларек. Затем он помогает задержать еще одного бандита в ресторане. Однако несмотря на незаурядные таланты, старшие не торопятся принимать его услуги, и Руслан, взявший себе оперативную кличку Плюмбум, на одном из собраний произносит страстную речь, сообщая о себе в третьем лице: «Это молодой человек, совсем молодой, который давно крутится у вас под ногами и клянчит, чтобы его приняли в оперотряд. Его единственный недостаток – молодость, но он рассчитывает на исключение, потому что… потому что он ненавидит зло, и у него есть на это причины. Он никогда не подведет вас, оправдает доверие, если надо, отдаст в борьбе жизнь, и это его клятва!»

Курирующий добровольцев оперативник по кличке Седой не в восторге от порыва юного фанатика, он кажется ему чрезмерным, не вполне искренним и не соответствующим обстоятельствам (вспомним героя Валентина Смирнитского из короткометражного фильма Абдрашитова «Остановите Потапова», для которого пребывание в отряде дружинников – обременительная плата за услугу: он ускользает от своих обязанностей без тени стыда, чтобы оказаться в постели любовницы). Отстраняющий риторический прием оратора – речь от третьего лица – сигнализирует об инфантилизме, властолюбии и зараженности пустыми словесными конструкциями, принадлежащими официальному волапюку. Оперативник без труда считывает подтекст и, отказываясь от конструктивного диалога, возвращает подростку пародию на его монолог, одновременно продолжая спор Малинина и Ермакова из «Поезда» о необходимости подвига вне войны: «Вы передайте этому молодому человеку, что нам не нужна его жизнь. Это было б неверно, если он отдал жизнь в наше мирное время».

Но отвязаться от Плюмбума старшим не удается – он всеми возможными способами пытается проникнуть в отряд, или, говоря другими словами, продолжает вымогать у государства в лице оперативников власть и право на насилие. После нескольких рискованных и успешных операций его наконец допускают к участию в облаве на охотников-браконьеров, во время которой он задерживает и хладнокровно допрашивает собственного родителя.

Почти в каждой перестроечной статье про «Плюмбум» упоминается имя уральского подростка Павлика Морозова, самого известного из довоенных пионеров-героев, который, по советской легенде, дал свидетельские показания против отца, укрывавшего кулаков. Убитый в 1932-м собственным дедом, со временем Морозов стал восприниматься как «нулевой пациент» сталинского террора, автор первого из «четырех миллионов доносов».

Ревизия этого, амбивалентного даже для образцовых советских граждан, культа, начатая писателем-эмигрантом Юрием Дружниковым в книге «Доносчик 001, или Вознесение Павлика Морозова»[17], стала одной из самых животрепещущих тем перестройки. Если пантеон юных героев Великой Отечественной войны все еще оставался неприкосновенным, то вынужденное многолетнее оправдание патрицида вызывало дискомфорт, с которым больше не хотелось мириться. Из-за универсального конфликта поколений легенда привлекала внимание не только внутри страны, но и за ее пределами. В 1982 году газета «The New York Times» посвятила 50-летней годовщине со дня убийства Морозова статью, в которой журналист с грустью констатировал, что в СССР продолжают чествовать предателя собственного отца и писать доносы не только на коллег и соседей, но и на родителей. В конце 1980-х американская газета продолжала следить за состоянием культа Павлика, отдельной заметки удостоилась сенсационная реплика журнала «Юность» о том, что его поступок – «это не символ стойкости и классового сознания, а легализованное и романтизированное предательство». Интересно, что действия по реабилитации Павлика были предприняты в момент «сворачивания» перестройки, зимой 1991 года, сразу после попытки союзных властей «восстановить конституционный порядок» в Литве и других странах Балтии. Так, в моей московской школе вместо уроков внезапно состоялось собрание в актовом зале, во время которого завуч около часа рассказывала о подвиге Павлика Морозова, опровергая тезисы уже знакомой мне по журнальным публикациям книги Дружникова. Маловероятно, что подобная лекция была собственной инициативой школьной администрации; ни на кого из присутствующих речь не произвела никакого впечатления. Невроз ребенка, зажатого между официальным дискурсом и далеко отстоящей от него реальностью, отражен в фильме Натальи Кудряшовой «Пионеры-герои» (2015), слепке травмированной психики младшего из последних советских поколений. Девочке в середине 1980-х снится кошмарный сон об огромном здании с надписью «Органы», в которое надо зайти, чтобы сообщить о дедушке-самогонщике.

Успеху фильма «Плюмбум» – «тонко замаскированной ревизии мифа о Морозове» – «The New York Times» посвящает большую статью под заголовком «Новые времена меняют отношение к „святому“ сталинской эпохи». Газета сообщает, что за пятнадцать месяцев картину посмотрело около 20 млн человек, при этом около 30 % зрителей, написавших авторам после просмотра, считают Плюмбума положительным героем. Отвечая на вопросы американского журналиста, режиссер Вадим Абдрашитов предпочитает рассматривать Павлика Морозова так трагическую фигуру, раздираемого противоречиями между чувствами (к отцу) и долгом (перед обществом), и сравнивает его с Антигоной, неосознанно смещая сталинскую эпоху в античность. Во время телевизионного эфира, посвященного обсуждению картины, сообщается в финале статьи, реальный школьник объявляет, что донес бы на своего отца, если бы тот вступил в конфликт с законом (48).

Между тем в фильмографии Абдрашитова и Миндадзе не найдется персонажей, осмеянных более, чем воспитавшие Плюмбума родители-шестидесятники. Ключевыми в картине являются однозначно сатирические сцены общения Руслана с нежно влюбленными друг в друга мамой и папой (Зоя Лирова и Александр Пашутин). Сначала сын рассказывает им о своей оперативной деятельности, а они принимают его рассказы за подростковые фантазии и посмеиваются. Потом семья под гитару поет песню Окуджавы про синий троллейбус, катается на коньках, смотрит по телевизору дефиле манекенщиц (одна из них, попавшая к Плюмбуму в разработку, по его приказу тихонько кукарекает в прямом эфире – родители снова не слышат и не верят) и выступление приторного трио из двух мужчин и одной девушки, исполняющих песню о летчиках.

И если слепота матери неподдельна (еще одна демонстративная метафора: после падения на коньках она продолжает свои трогательные пируэты на льду в разбитых очках), то слепота отца сугубо прагматична. В конце фильма, пойманный вместе с другими браконьерами, он отвечает на вопросы сына снисходительно, но держится так, как будто совершенно не удивлен: «А может, тебе нравится власть?» – спрашивает он скорее с любопытством, чем с тревогой. Сын для него – terra incognita, которую он совершенно не планировал исследовать. «Дело в том, что родители Плюмбума, – говорил Абдрашитов в интервью журналу «Советский экран», – из внешне очаровательной и весьма распространенной породы людей, отмахивающихся