стоял, пересчитывая деньги в бумажнике, другой человек. Потом Разенбергер увидел, как еще двое строителей разминулись на стальной балке в 25 сантиметров шириной. Они постояли, пошутили о чем-то, обогнули друг друга и, смеясь, пошли каждый в свою сторону. Какой-то парень в три прыжка одолел перекладину, запрыгнул на леса, бывшие примерно на метр выше перекладины, схватил инструменты и тем же манером бросился назад. «Он или станет чудо-строителем, – пишет Разенбергер, – или погибнет». В интервью рабочие рассказывают, что иным случалось засыпать, сидя на перекладине, не в одной сотне метров над землей[130].

Очевидно, что некоторые способны пройти по проложенным на большой высоте доскам так же легко, как если бы доски лежали на земле. Повторением Монтенева мысленного эксперимента – хотя и без ссылки на Монтеня – звучат слова журналиста «New Yorker» Джозефа Митчелла, который в 1940-е годы описывал смелость ирокезов. Митчелл цитирует замечание одного мостостроителя о том, что «ирокезы с ловкостью горных коз» охотно «пройдут по узкой доске, перекинутой высоко над рекой… так же легко, как по земле»[131].

Насколько это описание верно, настолько причина не может заключаться в том, что ирокезы «увереннее стоят на ногах», как утверждает в своем репортаже Митчелл: согласно статистике, смертельные случаи равно распределены среди представителей всех национальностей, занятых в строительстве небоскребов. «Раза три-четыре за день бывает такое, что ты вот-вот упадешь, – говорит ирокез в интервью и добавляет, – ты об этом и не думаешь, пока кто-нибудь потом не напомнит. Пока не скажет: „Я думал, ты сегодня свалишься“»[132].

Демонстрируют ли ирокезы способ не-философского хождения по перекладине? То есть когда человек, безусловно, осознает опасность, но не впадает из-за этого в паралич а вдруг, который мы наблюдали у Гёделя?

Возможно ли существование какого-то культурного различия, которым обусловлено, как именно мы слушаем свои мысли?

Болезненное думание

Каждый из нас знает: наш опыт включает в себя гораздо больше, чем думание. Мы ежесекундно переживаем что-то, о чем не думаем. Уильям Джеймс, которого многие считают пионером современной психологии, называл такой освобожденный от мысли опыт «чистым опытом».

Чистый опыт сложно не только передать словами, но и заметить в себе его проявления. Едва родившись, мы переживаем как раз чистый опыт, а еще в большой степени – когда спим. Но стоит нам начать его анализировать, как «он разбивается о существительные и прилагательные, предлоги и союзы», как выражается Джеймс[133].

Чистый опыт никуда не девается, даже когда мы глубоко погружены в собственные мысли. Например, читая книгу, мы можем быть поглощены сюжетом, но время от времени перескакиваем на что-нибудь другое. На периферии этого подвижного фокуса мысли находится зрительное восприятие, телесные ощущения, звуки и запахи, которые мы ощущаем, не задумываясь о них. Если мы выйдем прогуляться, наше тело тоже будет координировать движения так, что нам не нужно будет о них задумываться. Все это мы делаем и ощущаем, не задумываясь.

Сознание, указывает Джеймс, есть нечто более широкое, чем мыслительный процесс. Медитативные практики, несмотря на свое религиозное происхождение, пытаются сосредоточить внимание на сознании без мыслей. Достижение чистого опыта (как понятия, предложенного Джеймсом) является одной из целей таких медитативных практик, как випассана и дзен. В некоторых индуистских школах понятие мысли сравнивают с майей, т. е. завесой иллюзий. Тот, кто стряхнет с себя этот сон, сможет пройти по перекладине, перекинутой в сотне метров над землей, с каждым шагом пребывая именно здесь и сейчас, не срываясь в контрафактные мысли о последствиях хоть одного неверного шага[134].

То, как та или иная культура смотрит на привычку к глубокой задумчивости, отчасти видно по тому, как она классифицируют психические расстройства. В последнем издании американского Диагностического и статистического руководства по психическим расстройствам пять из 947 страниц занимает краткий обзор «культурно-определяемых синдромов» – отличных от западных. На стр. 834 написано следующее:

«Куфунгисиса (на языке шона „слишком много думать“) – устойчивое выражение для обозначения душевного страдания, существующее в культуре народа шона в Зимбабве»[135].

Согласно Руководству, такие разные диагнозы, как депрессия, генерализованное тревожное расстройство, посттравматическое стрессовое расстройство, обсессивно-компульсивное расстройство и длительное расстройство горя являются сходными с куфингисисой состояниями. Куфунгисиса – это не про мышление того или иного типа, а про мышление вообще. Из антропологических исследований куфунгисисы видно, что этот диагноз воспринимается многими как нечто более уместное, чем принятые в западных странах диагнозы «тревожность» и «депрессия».

По данным одного исследования, среди жителей Зимбабве, обратившихся за психологической помощью, 80 процентов заявили, что причиной их проблем стала куфунгисиса. Расстройство, по их описаниям, оказалось настолько тяжелым, что две трети пациентов были не в состоянии работать[136].

Куфунгисиса напоминает то, что в западной психологии называется руминацией, мысленной жвачкой. На ум приходит образ до бесконечности играющей в голове кассеты. Среди физических симптомов куфунгисисы называли усталость, проблемы со сном, головную боль и отсутствие аппетита.

Этот диагноз встречается и в других странах, под другим названием. В социологическом труде, посвященном здоровью женщин Ганы, находим, например, что на такое расстройство здоровья, как «слишком много думать», жалуются даже чаще, чем на физические недуги. Женщины говорили, что из-за мыслей не могут сосредоточиться и плохо спят. Часто «многодумание» описывалось, как телесная болезнь.

«Голова меня беспокоит. И в ушах что-то гудит – у-у, у-у-у», – рассказывала одна женщина. Другая упоминала, что ее мысли легко переходят в головную боль: «Когда я очень-очень глубоко задумываюсь, у меня начинает ужасно болеть голова. Иногда мне, чтобы стало легче, приходится обвязывать ее»[137].

По сравнению с сотнями психиатрических диагнозов, которые присутствуют в западной медицине, куфунгисиса может представляться неким всеобъемлющим понятием. Но многое указывает, что западная страсть все категоризировать без боя не сдается. Все чаще обсуждается проблема сопутствующих друг другу заболеваний: наши чувства и мысли подпадают под множество диагнозов. Похоже, даже тревожность и депрессия не проявляют себя как отдельные расстройства. Мы, видимо, склонны переживать одновременно и тревожность, и депрессию, (за исключением немногочисленных фобий). Пламя тревожности легко превращается в тьму депрессии, а темнота пугает нас и, в свою очередь, возвращает нас к тревожности. Найти человека, который переживает одну только тревогу без проблем, свойственных депрессии (что иногда требуется для клинических экспериментов), – дело настолько редкое, что такие люди, по выражению одного фармаколога, «на вес золота»[138].

Так что «у-у, у-у-у» неплохо описывает, что значит чувствовать себя паршиво.

Если погрузиться в антропологические исследования поглубже, окажется, что «слишком много думать» – основное описание болезней в разных культурах