вместе с ним и слава города как одного из лучших курортов страны. За четыре года число горожан увеличилось на пять тысяч человек, составляя в 1912 году 30 тысяч жителей. В 1915 году Евпатория даже получила статус государственного курорта.

Что еще могло привлечь в Евпаторию Розенбаумов и запомниться им? В древности люди безоглядно верили, что у каждого места есть свой дух-хранитель, свое божество. Поэт, писатель и драматург Илья Сельвинский (1899–1968), чьи детство и юность прошли в Евпатории, в своих беллетризованных воспоминаниях «О, юность моя!» называет покровителем Евпатории Шамаша[96] – бога солнца у вавилонян и ассирийцев. Знал ли писатель, что в городе проживало несколько караимских семейств, носивших фамилию Шамаш? Скорее всего, ему это было известно. Согласно Сельвинскому, город этого божества «был чувственным». Такое эмоциональное самоощущение давало обилие в Евпатории солнца, моря, дюн золотого песка, дельфинов, рыбы. Чувственностью были переполнены восточный базар и пляж с томными женщинами. Таким представал этот город солнца в художественном восприятии Сельвинского.

Главным в открытом, архитектурно организованном пространстве Евпатории было море. «Море, – писал Сельвинский, – самое основное, ежеминутное, непреходящее событие города. Если говорить о градостроительстве, то море – главная площадь Евпатории, как Плас де ля Конкорд в Париже или Трафальгарская в Лондоне. Огромная, как бы асфальтированная голубо-сизо-синим блеском, начиналась она небольшим сравнительно собором, но завершалась на горизонте колоссальным зданием Чатыр-Дага, который вписывался в Евпаторию, как небоскреб “Эмпайр” в Нью-Йорке»[97]. Действительно, в хорошую погоду с городской набережной можно увидеть шатрообразный силуэт горы Чатырдаг. Первые звуки морского прибоя заменяли евпаторийцам будильник. Море кормило всех: рыбаков, хозяев маленьких шхун, боцманов, матросов, владельцев гостиниц, меблирашек, водолечебниц, санаториев, врачей, медсестер, санитаров, швейцаров, комиссионеров.

Согласно Сельвинскому, у Евпатории было два лица: весенне-летнее, курортное, и осенне-зимнее лицо города гимназистов и рыбаков. По приезде из Одессы Розенбаумы, безусловно, столкнулись с осенне-зимним обликом города.

В центре города возвышался построенный при активном содействии караимского благотворителя С. Э. Дувана монументальный театр, один из лучших на юге России. Далеко не все русские города того времени могли похвастаться столь масштабным храмом искусства. В Евпатории также имелись общественная библиотека-читальня имени императора Александра II, Пушкинская аудитория, мужская и женская казенные гимназии, частная женская гимназия, высшее начальное училище, 23 прочих учебных заведения, а также единственное в своем роде Александровское караимское духовное училище. Православный собор в византийском стиле и ханская мечеть, напоминающая мечеть Айя-София в Константинополе, – визитные карточки города. Так рекламировали Евпаторию дореволюционные путеводители[98].

Звездный час города, обласканного Шамашем, – 1912–1913 годы. Евпатория десятых годов привлекала талантливых людей. В июле 1912-го молодые писатель Алексей Толстой, актер и режиссер Юрий Ракитин, танцовщица-босоножка Инна Быстренина и поэт Максимилиан Волошин совершали творческое турне по городам Крыма с «вечерами гармонии, слова и жеста» (так значится в афише с анонсом концерта 14 июля 1912 года). Евпатория не могла не войти в их маршрут. (Такие публичные поэтические вечера были модны и позже, в революционное время. С Евпаторией связано имя яркого, но ныне забытого авангардного поэта Тихона Чурилина, которым восхищались Маяковский и Хлебников. Чурилин и его товарищи из творческого содружества футуристов «Молодые Окраинные Мозгопашцы» (среди которых был Лев Евгеньевич Аренс – тот самый, который со своей женой-евпаторийкой Сарой Иосифовной, в девичестве Савускан, скрашивал на даче в Комарове последние годы Анны Андреевны Ахматовой), организовали в 1920 году в городе публичные вечера поэзии[99].)

Летом 1915 года в евпаторийском театре пел Леонид Собинов, играл скрипач-виртуоз Михаил Эрденко. Осенью 1916-го евпаторийцы благосклонно принимали драматическую труппу Льва Сабинина с хором, танцорами и еврейским репертуаром. Городской театр жил активной жизнью и в 1917 году. На Пасху состоялись выступления трупп из Москвы, в июне – из Петрограда. Согласно газетной информации, евпаторийские театралы могли посмотреть пьесы Бернарда Шоу «Пигмалион» и Алексея Толстого «Касатка» в исполнении петербуржца Всеволода Всеволодского и актеров его труппы.

Именно тогда сценические деятели Евпатории объединились в товарищество «Народный театр», задачей которого провозгласили движение навстречу культурным запросам трудящихся. В течение всего лета 1917 года товарищество планировало давать представления на русском, «малорусском» и «еврейском» (идише) языках. 4 июня 1917 года состоялась вечерняя лекция известного политического деятеля и врача Д. С. Пасманика «О сионизме». А на следующий день сцена театра была предоставлена уездному комитету помощи раненым и больным воинам для благотворительного спектакля[100]. Правда, сведений о том, ходила ли семья Розенбаум в евпаторийский театр, у нас нет; думается, вряд ли – иначе Айн Рэнд обязательно упомянула бы об этом в своих воспоминаниях.

Но было же что-то, что связывало Алису Розенбаум с городом? В нем функционировало несколько библиотек-читален: при Общественном собрании, при Обществе пособия бедным евреям на Купеческой улице, при Армянском благотворительном обществе. На время летнего сезона в городском сквере, в павильоне, открывалась городская читальня. Но центральным местом для серьезных встреч и выступлений являлся читальный зал публичной библиотеки имени Александра II. В этом главном собрании книг Евпатории решили использовать опыт московской городской библиотеки. В январе 1917 года в Первопрестольную командировали первую заведующую учреждением Н. Н. Ромодину для ознакомления с новой для Евпатории культурно-просветительской деятельностью московского городского самоуправления[101]. С каждым днем количество читателей библиотеки имени Александра II росло, заметно пополнился ее книжный фонд, поэтому сменившая Ромодину Е. Ю. Соторо добивалась через евпаторийскую городскую управу увеличения штата библиотеки; возникла даже необходимость соорудить новые книжные шкафы[102].

Айн Рэнд вспоминала, что в евпаторийской гимназии, в которой она стала учиться, занятий по зарубежной литературе попросту не было. А ей, как мы уже говорили, нравилась только зарубежная литература. Поэтому, чтобы продолжить знакомство с творчеством любимых авторов, она ходила в «маленькую городскую библиотеку», где брала книги французских писателей, например Эдмона Ростана и Виктора Гюго. Прочитав «Сирано де Бержерака», она «выплакала глаза», будет вспоминать писательница. Другим произведением, которое произвело на нее сильнейшее впечатление, оказался, несколько неожиданно, роман «Камо грядеши» («Quo vadis») нобелевского лауреата Генрика Сенкевича. Она читала и Жорж Санд, но та ей не понравилась: сентиментальная феминистка.

Можно предположить, что городская публичная библиотека имени Александра II, расположенная в пяти минутах ходьбы от дома Алисы и от гимназии, где она училась, казалась ей «маленькой». Несомненно, петербургской барышне, привыкшей к столичным пространственным объемам, она действительно могла казаться небольшой. Однако эта библиотека была единственным функционирующим очагом книжной культуры в период пребывания в Евпатории семьи Розенбаум. Конечно, Евпатория, несмотря на ярких людей, побывавших там, всё же не могла для Алисы Розенбаум соперничать с величием, масштабностью и богатством ее родного города.

Насколько