Обида до сих пор гложет меня, даже после всех этих месяцев.

Я не рад вернуться в этот дом. На самом деле, я презираю его.

Единственное, что я не ненавижу в этот момент — это женщина, вылезающая из машины позади.

Клэр с благоговением смотрит на раскинувшийся фасад дома, хотя она, должно быть, привыкла к особнякам более величественным, чем этот. Ей, наверное, интересно, чем интерьер дома гангстера отличается от того, что она видела раньше.

Она следует за мной внутрь, оставаясь очень близко и слегка позади моей правой руки, как удаляющаяся тень.

Мне нравится, как она цепляется за меня.

Я на мгновение останавливаюсь в прихожей. Конечно же, она тоже останавливается, как хорошо обученная собака, которую заставили повиноваться.

Мой член напрягается в штанах.

Я бы хотел научить ее столькому…

Но на данный момент вырисовывается менее приятная встреча.

Я веду ее прямо в кабинет отца.

Поскольку я провел взаперти большую часть полугода, можно подумать, что отец мог бы немного обрадоваться моему возвращению. Вместо этого он едва поднимает взгляд от раскрытой бухгалтерской книги на столе, лишь бросив мимолетный взгляд, а на Клэр — тяжелый, мрачный, прежде чем написать еще несколько строк, а затем отложить ручку.

Он говорит:

— Это дочь Валенсии?

— Да.

— Что ты планируешь с ней делать?

— Использую ее, как рычаг давления, — отвечаю я.

Отчасти это верно. Но у меня много других планов на Клэр, прежде чем я верну ее семье…

Мой отец, кажется, догадывается о чем-то подобном, потому что прищуривает свои бледно-голубые глаза, глядя на меня, его верхняя губа кривится в презрительной усмешке.

— Похищение было… импульсивным, — говорит он. — Это привлекло слишком много внимания со стороны копов.

— Они бы все равно искали меня, — говорю я. — Валенсия бросил бы меня в эту гребаную дыру только для того, чтобы позволить снова сбежать.

— Он разбил восемь наших игровых автоматов, — говорит отец. — Надо послать ее мизинец, напомнить ему следить за своими гребаными манерами.

Клэр прислоняется ко мне так близко, что я чувствую, как ее мягкие груди прижимаются к тыльной стороне моей руки, и даже чувствую трепет ее сердца, когда она смотрит на моего отца широко раскрытыми от ужаса глазами.

Мой собственный желудок совершает долгий, неприятный переворот при мысли о том, что я прижимаю запястье Клэр к столу, а один из людей моего отца замахивается тесаком на ее руку.

У Клэр красивые руки — кремового цвета, с полупрозрачными ногтями и длинными элегантными пальцами.

Никто, блять, ни за что их не тронет. И любую другую часть ее тела.

Она моя, я могу делать с ней все, что захочу.

Моя и ничья больше.

— У меня есть для нее лучшее применение, — коротко говорю я.

Отец молчит, выражение его лица осуждающее.

— Сегодня вечером в Яме будет бой, — говорит он. — Там будет Илья.

Илья — своего рода брокер. На самом деле, он сыграл важную роль в заключении союза между нами и кланом Магуайров.

Как ни странно, до него было чертовски трудно дозвониться с тех пор, как меня бросили в тюрьму.

Он может уклоняться от моих телефонных звонков, но не от моей руки на его горле.

— Отлично, — киваю я. — Я тоже.

С этими словами я сжимаю запястье Клэр и вытаскиваю ее из офиса.

Я чувствую ее облегчение, когда мы покидаем суровое присутствие моего отца и гнетущий мрак дома, заваленного произведениями искусства, коврами, скульптурами и мебелью. Гангстеры всегда переусердствуют с украшениями. Стремление превратить незаконное богатство в показные вещи слишком сильно. Вазы и картины — это атрибуты законной жизни, вернуть которые труднее, чем кучу наличных.

— Значит, ты не отрежешь мне мизинец, — тихо говорит она, как только мы выходим из дома.

— Нет.

Она делает паузу, затем спрашивает:

— Почему?

Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть в ее большие темные глаза, которые смотрят на меня не с большим страхом… а с неподдельным любопытством. Эта чертова сумасшедшая маленькая психиатричка… не может перестать анализировать меня ни на секунду.

— Потому что не хочу, — грубо говорю я. Затем добавляю: — У меня есть гораздо более интересное применение для этих рук.

Заявление звучит грубо, как угроза.

Клэр не отшатывается. На самом деле, ее тихий выдох несет в себе нечто большее, чем облегчение — может быть, намек на предвкушение.

Она молчит, следуя за мной в машину. Затем спрашивает:

— Что случилось с твоим отцом?

— Застрелен соперниками, — говорю я.

— Когда? В Москве?

Я киваю.

Почти сразу же, как мой отец встал на ноги — фигурально выражаясь, конечно, — он начал брать меня с собой на работу.

— Он хотел, чтобы я был его глазами, ушами, ногами, — говорю я. — Он был параноиком. Думал, что среди его людей есть «крот».

Кто-то предупредил армян о том, где он будет в тот день, когда они проезжали мимо Даниловского рынка в своем «Кадиллаке» с открытым верхом, выпуская пули из двух пулеметов.

Физическая неспособность сводила его с ума.

Ему нужен был кто-то, кто выступал бы вместо него. И хотя я еще не достиг своей полной силы или роста, он знал, что скоро это произойдет.

— Сколько тебе было лет? — спрашивает Клэр.

— Двенадцать.

Она в ужасе отшатывается.

— Я уже был почти метр-восемьдесят, — говорю я, как будто мой разум вырос вместе с телом. Как будто внутри я все еще не был ребенком. — Он вложил мне в руку пистолет. Начал обучать своему бизнесу — сначала основам вымогательства. Затем он водил меня в публичные дома, притоны для наркотиков, на склады, где он ломал коленные чашечки людям, которые задолжали ему.

Клэр в шоке. Ее реакция пробуждает что-то внутри меня. Я слышу свой голос, срывающийся с моих губ без раздумий. Говорю ей то, что сам считал хорошим бизнесом, хорошим воспитанием.

— Мне было еще двенадцать, когда он сорвал мою вишенку, — говорю я. — Не секс — это произошло год или два спустя с одной из его шлюх. Нет, он хотел преодолеть один большой барьер криминального мира, сказав, что чем скорее я преодолею его, тем лучше. Он хотел, чтобы я убил человека.

Прелестные, бледные руки Клэр сжимаются на коленях. Она внимательно наблюдает за мной, но не говорит ни слова, чтобы прервать или обескуражить меня.

— Он ждал хорошего кандидата. Кто-то из соседей стал стукачом. Его привели на тот же склад, где пол уже был в пятнах, где в мусорных контейнерах на заднем дворе часто хранились части тел, завернутые в черные