Горячо любящий тебя брат Миша

1891 год. Лето. Абрамцево

Милая моя Нюта, спасибо, что не забываешь меня. Меня встревожило письмо твое насчет твоего здоровья: ты поехала на кумыс с расположенной к чахотке. Совместное пребывание с таким субъектом может вредно отозваться на твоем здоровье. Напиши, как твое здоровье. Если ты хочешь приехать в Москву только для французской выставки[139], то, право, не стоит. Говорю тебе это как искренний художник; хотя многие здесь этот мой взгляд принимают за парадокс. Все это – любая трескучая обстановка; а живопись без капли вдохновения и воображения.

Наш Лермонтов вышел 15 июля, и я тебе его вышлю в Оренбург, как только побываю в Москве. Сейчас я опять в Абрамцеве и опять меня обдает, нет, не обдает, а слышится мне та интимная национальная нотка, которую мне так хочется поймать на холсте и в орнаменте. Это музыка цельного человека, не расчлененного отвлечениями упорядоченного, дифференцированного и бледного Запада. Все это хорошо, а скверно, что если приедешь в Москву, то мне опять нельзя устроить тебя у себя, дорогая моя, или устроиться нам вместе. За мной, правда, числится комната очень чистенькая в одной из изб Давыдкова[140]; но август здесь уже очень прохладный и грозит затяжными дождями. Если приедешь, то извести в точности, когда будешь в Москве, по адресу: Московско-Ярославская ж. д., ст. Хотьково, сел. Абрамцево, Врубелю. Я тебя встречу на вокзале, и там обдумаем, где остановиться. Я получил на днях письмо от папы. Зовет в Одессу на дачу. При всем желании и к крайнему моему огорчению, не могу. У Красовских и у дяди Антона[141] я не был, у Даль[142] – тоже, потому что я нигде не бываю. Сейчас я даже совсем один на целую неделю: семья Мамонтовых уехала в Киев посмотреть на работы по исполнению во Владимирском] Соборе орнаментных эскизов сына их Андрея Мамонтова[143], чудесного юноши, полтора месяца тому назад скончавшегося здесь в Абрамцеве от отека легких. Много, много обещавший юноша; я, несмотря на то что чуть не вдвое старше его, чувствую, что получил от него духовное наследство. А может – это только впечатление вообще той семейной среды, у которой и он душою питался. Обнимаю тебя, дорогая моя, и жду от тебя поскорей вестей.

Сердечно твой Миша

1892 год. Июль. Абрамцево

Милая моя Нюта, прости, что так долго тебе не отвечал. Что твой перевод в Москву[144]? И в какой именно институт: здесь их четыре. Я опять в Москве или лучше – в Абрамцеве и опять осажден тем же, от чего отдыхал восемь месяцев: поисками чисто и стильно прекрасного в искусстве и затейливого личного счастья в жизни; как видишь – все голова и тени. Переведя на более понятный язык: опять руковожу заводом изразцовых и терракотовых декораций[145] (в частности, отделкой часовни над могилою Андрея Мамонтова) и постройкой (по моему проекту) пристройки к дому Мамонтовых в Москве[146] с роскошным фасадом в римско-византийском вкусе. Скульптура вся собственноручная[147].

Так всем этим занят, что к живописи стал относиться легкомысленно: я привез из Италии много прекрасных фотографий еще более прекрасных видов; в один прекрасный день взял одну из таковых, да и откатал почти в один присест на трехаршинном холсте; мне за нее уже дали пятьдесят рублей. Если я напишу десять таких картин в месяц – то вот пятьсот рублей; а если их продам по сто рублей, то и вся тысяча в месяц. Недурная перспектива? Если я сам смотрю и не нагляжусь на фотографию, то, прибавив к ней намек еще на тон, я могу совершенно удовлетворить зрителя; тон – и размер. Я давно об этом думал; но, утомленный поисками заветного, я никогда не имел энергии приняться как следует за это здоровое дело. Бог с ней, с призмой – пусть природа сама говорит за себя. Призма – в орнаментистике и архитектуре – это музыка наша.

Жду вести. Обнимаю.

Твой Миша

Спасская-Садовая, д. Мамонтова.

1892 год. 7 сентября. Москва

Милая Нюта, что твой перевод в Москву? Что-то давно от тебя нет вестей и к нашим. Здорова ли ты? Я здоров и работаю над отделкой фасада флигеля д[ома] Мамонтова. Собираюсь писать сразу три большие картины: роща под Равенной из пиний, в которой прогуливался Дант (я привез чудные фотографии этой рощи), с фигуркой Данта. Макбета и трех ведьм (я на днях на Малом театре видел «Северные богатыри» Ибсена и мне страшно понравилось, как и все, что он пишет, – по-моему, это более гуманный Толстой и потому глубже и шире видящий). И наконец «Снегурочку» на фоне снежных сумерек.

Читала ли что-нибудь Ибсена? В последнем письме папы он пишет о своем предположении переехать в Москву. Я не совсем разделяю его взгляд на безразличие материальных условий Одессы и Москвы. Последняя несравненно дороже, потому что и климат суровее и расстояния громадные. Достать постоянную казенную или общественную деятельность Варе несравненно труднее: легче и богаче частный заработок – но это роскошный луг, который часто оказывается трясиной. Настя еще в таких летах, что о расширении круга артистических впечатлений ей еще думать рано. Совершенно достаточно Одесской школы: чем серьезнее она там займется, тем более залога успехов в будущем. И не лепкой заниматься, а рисунком. Как ты смотришь на все это? Жду весточки (Спасская-Садовая, д. Мамонтова. Москва). Обнимаю.

Твой Миша

1893 год Лето

Милая Нюта, никак не ожидал, распечатывая твое письмо, что оно из Одессы: само собою разумеется, что на марку и штемпель я позабыл посмотреть. Я последнее время все был в заботах, а потому мы и не увиделись, – благо хлопоты мои увенчались успехом. Я получил довольно большой заказ: написать на холстах три панно и плафон на лестницу д [ома] Дункер[148], женатого на дочери известного коллекционера Дмитрия Петровича Боткина[149], работа тысячи на полторы; что-нибудь относящееся к эпохе Ренессанса и совершенно на мое усмотрение.

Теперь обдумываю темы и положительно теряюсь в массе; но не унываю, потому что чувствую, что так выужу что-нибудь по своему вкусу. Аллегорические, жанровые или исторические сюжеты взять? Как ни симпатичны мне первый и третий, а какое-то чувство тянет к моде – к жанру. Теперь я опять уединился в номера С.-Петербург, и покуда все мои планы туриста, сына и брата, если