ты положил яйцо в траву, и однажды оттуда выскочил цыпленок. Ты однажды положил яйцо – я это знаю, я знаю это совершенно точно. Потому что мне это сказала мама.

Я. Я спрошу маму, правда ли это.

Ганс. Это совсем неправда, но один раз я уже положил яйцо, и оттуда выскочила курочка.

Я. Где?

Ганс. В Гмундене я лег в траву, нет, стал на колени, а дети совсем туда не смотрели, и утром я им сказал: «Ищите, дети, я вчера положил яйцо». И тут они стали смотреть и увидели яйцо, а из него вышел маленький Ганс. Чего ты смеешься? Мама этого не знает, и Каролина этого не знает, потому что никто не смотрел, а я взял и положил яйцо, и оно вдруг там оказалось. Правда. Папа, когда вырастает курочка из яйца? Когда его не трогают? Его нужно съесть?

Я ему это объясняю.

Ганс. Ну да, оставим его у курицы, тогда вырастет цыпленок. Упакуем его в ящик и отправим в Гмунден.

Ганс смелой уловкой взял бразды правления анализом в свои руки, поскольку родители медлили с давно необходимыми разъяснениями, и в блестящей форме симптоматического действия сообщил: «Посмотрите, я так представляю себе рождение».

То, что он сказывал служанке о смысле своей игры с куклой, было неискренним; в беседе с отцом он напрямую отрицает, что хотел только увидеть пипику. После того как отец, так сказать, авансом рассказал о возникновении цыплят из яиц, его неудовлетворенность, его недоверие и его всезнайство соединяются в великолепное передразнивание, которое в его последних словах доходит до явного намека на рождение сестры.

Я. Во что ты играл с куклой?

Ганс. Я ей говорил: «Грета».

Я. Почему?

Ганс. Потому что я ей говорил: «Грета».

Я. Как ты играл?

Ганс. Я ухаживал за ней, как за настоящим ребенком.

Я. Тебе хотелось заиметь маленькую девочку?

Ганс. О да. Почему нет? Я хочу заиметь, но маме заиметь нельзя, я этого не хочу.

(Он уже часто так говорил. Он боится, что из-за третьего ребенка им будут пренебрегать еще больше.)

Я. Но только женщина получает ребенка.

Ганс. Я получу девочку.

Я. Где же ты ее получишь?

Ганс. Ну, у аиста. Он вынет девочку, положит девочку в яйцо, а из яйца потом выйдет еще одна Ханна, еще одна Ханна. А из Ханны получится еще одна Ханна. Нет, выйдет только одна Ханна.

Я. Тебе очень хочется иметь девочку?

Ганс. Да, в будущем году я получу одну, которую тоже будут звать Ханной.

Я. А почему мама не должна иметь девочку?

Ганс. Потому что я хочу девочку.

Я. Но у тебя не может быть девочки.

Ганс. О да, мальчик получает девочку, а девочка получает мальчика[44].

Я. У мальчика не бывает детей. Дети бывают только у женщин, у мам.

Ганс. А почему не у меня?

Я. Потому что так устроил Господь Бог.

Ганс. Почему у тебя не может быть? О да, ты получишь одного, только подожди.

Я. Я могу ждать долго.

Ганс. Ведь я принадлежу тебе.

Я. Но на свет тебя принесла мама. Значит, ты принадлежишь маме и мне.

Ганс. А Ханна принадлежит мне или маме?

Я. Маме.

Ганс: Нет, мне. А почему не мне и маме?

Я. Ханна принадлежит мне, маме и тебе.

Ганс. Ну ладно!

Разумеется, в понимании сексуальных отношений ребенку недостает существенной части, покуда не обнаружены женские гениталии.

24 апреля я и моя жена, насколько это возможно, разъясняем Гансу, что дети вырастают в маме, а затем, что причиняет сильную боль, благодаря тому что мама тужится, появляются на свет, как люмпф.

После обеда мы находимся перед домом. У него наступило заметное улучшение – он бежит вслед за экипажами, и только то обстоятельство, что он не отваживается отойти подальше от ворот, выдает остаток тревоги.

25 апреля. Ганс налетает на меня и бодает в живот, что он уже однажды раньше проделал. Я спрашиваю его, не коза ли он.

Он говорит: «Нет, баран». – «Где ты видел барана?»

Он. В Гмундене, у Фрица был баран. (У Фрица была маленькая живая овца, с которой он играл.)

Я. Ты должен рассказать мне об овечке, что она делала?

Ганс. Знаешь, фрейлейн Мицци (учительница, которая жила в доме) всегда сажала Ханну на овечку, так что овечка не могла встать и не могла бодаться. А когда от нее отходят, она бодается, потому что у нее есть рожки. Фриц водит ее на веревке и привязывает к дереву. Он всегда привязывает ее к дереву.

Я. А тебя овечка бодала?

Ганс. Она напрыгнула на меня; Фриц однажды отдал ее мне… я подошел к ней и не знал, а она как на меня напрыгнет. Это было так весело – я не испугался.

(Это, конечно, неправда.)

Я. Ты папу любишь?

Ганс. О да!

Я. А может, нет.

Ганс (играет с маленькой лошадкой. В этот момент лошадка падает. Он кричит.) Лошадка упала! Смотри, какой шум она делает!

Я. Ты немножко злишься на папу за то, что мама его любит.

Ганс. Нет.

Я. Почему же ты всегда плачешь, когда мама меня целует? Потому что ты ревнив.

Ганс. Да, наверное.

Я. Чего бы тебе хотелось сделать, если бы ты был папой?

Ганс. А ты Гансом? Тогда я бы возил тебя каждое воскресенье в Лайнц, нет, каждый будний день. Если бы я был папой, я был бы совсем хорошим.

Я. А что тебе хочется делать с мамой?

Ганс. Я бы ее тоже брал с собой в Лайнц.

Я. А что еще?

Ганс. Ничего.

Я. Почему же ты ревнуешь?

Ганс. Я этого не знаю.

Я. В Гмундене ты тоже ревновал?

Ганс. В Гмундене – нет. (Это неправда.) В Гмундене у меня были свои дела, у меня был сад, а также дети.

Я. Ты можешь вспомнить, как у коровы родился теленок?

Ганс. О да. Он приехал туда на тележке (так, наверное, ему сказали в Гмундене; тоже удар