Шрифт:
Закладка:
Глава 2
Утро было туманным по всему: туман стелился за лобовым стеклом и клубился в мозгах. В итоге отдельные слабо оформленные мысли шарились внутри черепной коробки, периодически натыкаясь друг на друга и охая. Остро хотелось в туалет и в душ, но — ох! — Лерка изменила. Стоило бы забрать вещи из квартиры и взять деньги из тайной заначки, но — ох! — какая-то тварь сперла вчера у Витька телефон, пока он «зажигал» сначала в сортире, а потом на сцене.
— А белый лебедь на пруду, всю отморозил ерунду…
За вчерашнее было стыдно. Мало того что отличился сам, так еще и людям отдых испортил. Нет, даже это нажиралово вполне могло бы пройти мирно — Витёк по традиции тесно пообщался бы с Ихтиандром, немного протрезвел, а там, глядишь, и домой бы отправился. Но дома не было, а два бычары у стойки сказали что-то про «этого шпендрика». Ну и все! И кошмарики на воздушном шарике! И понеслась душа в рай, говно по трубам, а жопень по щебенке — с присвистом! Пришлось объяснить тем двоим, что не все низкорослые мужчины задохлики и не все бугаи такие уж прям мачо. Итог двух проведенных раундов: два ноль в пользу Витька и его никогда не забывавших искусство бокса кулаков. А после… После все-таки пришлось «звать Ихтиандра». Сначала из большого горшка с пальмой, а потом традиционно — из унитаза…
Он блевал, и все это время рядом топталась официантка — скреблась за закрытой дверкой кабинки, мужского, блин, туалета. Водички, понимаешь, предлагала и вызвать такси. Причем имелась уверенность, что она при этом не столько о «чести заведения» заботилась, сколько о подгулявшем клиенте, которого на подвиги потянуло явно не от хорошей жизни. Ее сочувствие как-то, что ли, ощущалось. И, как и всегда, Витька не угомонило и не утешило, а, напротив, раздраконило еще больше: ну ненавидел он, когда его жалели! Всегда! И когда говорили, что «еще подрастет, вот в будущем году ну обязательно вытянется», и когда «ну не всем же в ученые идти, кому-то и баранку крутить надо», и просто когда «ну, ничего, ничего».
Так что Витёк ее послал… Кажется. Потому что вот сейчас вдруг вспомнилось, что потом он ей говорил что-то еще. Туалетная кабинка, из-за своей закрытости внезапно ставшая для Витька чем-то вроде исповедальни, видимо, поспособствовала этому. Но все, сказанное там, уже из памяти выветрилось. Как и то, почему вдруг унитаз, в обнимку с которым Витёк и очнулся через какое-то время, вызвал ассоциацию с лебедем…
— А белый лебедь на пруду…
Какая ж стыдоба!
Причесав пятерней стоявшие дыбом волосы и потерев пальцем зубы, Витёк обнюхал себя, скривился и, порывшись в автомобильных запасах чистого, сменил трусы, носки и майку. Ну хоть так! А то ведь если предстанешь пред шлюханские Леркины очи с похмельно-помятым видом, так и вовсе гнусь — еще и возгордится оттого, что Витёк страдает!
Квартиру, из которой теперь надо было забирать вещички, они в свое время покупали вместе, напополам, но сейчас думать о такой штуке, как неизбежный в свете предстоящего развода раздел имущества, не было никаких сил. Да и маленький Марк… Кем в собственных глазах окажется Витёк, если станет у сына отжимать квадратные метры? Так что всё — был дом и не стало. Ничего, даст бог здоровья — еще будет другой, заработаем.
В бардачке фуры и в карманах замасленой ремонтной спецовки удалось наскрести на метро, дальше пришлось идти пешочком. Но и это только на пользу пошло — туман из головы к тому моменту, когда Витёк дошлепал до подъезда, уже почти полностью выветрился. А потому он сразу признал в тощей длинноногой девице, пристроившейся на невысоком заборчике, будто воробей на проводе, давешнюю заботливую официанточку.
— Ух, здорово, я то уж я не знала, что и делать, — сказала та обрадованно и поднялась, сразу став на полголовы выше Витька.
— Чего надо? — мрачно буркнул тот, автоматически набычиваясь, распрямляя плечи и выдвигая челюсть.
— Я… Простите, я вчера забрала, когда вы все это в туалете выронили, а потом закрутилась и не уследила, что вы уже… ушли.
В ее протянутой руке Витёк с некоторым удивлением увидел свой телефон и бумажник с деньгами и документами. Это было… как минимум странно. Как-то не привык Витёк, чтобы посторонние люди возвращали чужое, да еще и искали потерявшего, чтобы лично облагодетельствовать его.
— Ну чё… Спасибо. И… это… ты извини меня за вчерашнее. День такой… выдался.
— Я знаю. Вы… Вы вчера рассказали все: и о жене, и о сыне… Много о чем.
Официантка смотрела как-то так, что Витьку стало не по себе. И что он, интересно знать, наплел? Какими-такими пьяными откровениями поделился? Витёк уже собрался поинтересоваться сутью сказанного, как вдруг налетевший ветерок сдул официантке с лица длинную косую челку, закрывавшую левую скулу. Под прядями темных волос тут же обнаружился свежий бланш. Помнилось, что вчера без драки не обошлось, но подробности четкими не были, и у Витька от стыда скулы свело: неужели это дело его, Витьковых кулаков и Витькового же дурного настроения? Но официантка признавать «авторство» своей намордной росписи за Витьком отказалась. Лишь дернула плечом, ухмыльнулась криво и, явно бравируя, доложила:
— Дела семейные. Говорят же: бьет — значит, любит.
— За что?
— А негодная я жена оказалась. И готовлю хреново, и зарабатываю мало, и вообще уродина…
Сказала и, обойдя Витька, двинула прочь. Пришлось ухватить ее за острый локоть, чтобы остановить:
— Помочь? Я могу. Словами-то объясняться не очень получается — не мастак, а вот если на кулачках кому мозги вправить…
— Спасибо, но это был, я надеюсь, прощальный… И хотелось бы сказать, что поцелуй, но нет. Короче, всё, на развод подала.
— Это ты молодец. Мне вот тоже предстоит вся эта круговерть долбаная.
— Вы справитесь. Вы — не то, что я, размазня такая…
Опять стало неловко. Вот уж да, вот уж если кто и размазня тут… Ладно. К черту!
— Как тебя хоть звать-то, негодная жена?
— Инга… Инга Лебедева.
— Лебедева, значит, — протянул Витёк и вдруг заржал: — «А белый лебедь на пруду…» Эх, и зажгли мы вчера с ребятами!
— Разбитое зеркало в
