Шрифт:
Закладка:
— Мххх! — Лена выдохнула в подушку, зажав зубами плотную ткань наволочки, и кончила.
В глазах стало темно, дыхание сбилось, сердце колотилось где-то в горле.
— Ну что, налюбовалась? — с явно читаемой усмешкой в голосе спросил Дар.
Лена замерла, как мышь под веником, в секунду осознав, что Дар уже не в душе, а стоит совсем рядом, возле кровати. И наверняка слышит то, как она сопит, видит ее пододеяльную возню, потное лицо и прикушенную зубами наволочку. Мамочки! Мамочки родненькие!
Дар молчал, Лена и вовсе, кажется, дышать перестала, буквально остекленев от смущения и страха перед тем, что будет дальше. Однако ничего так и не случилось. Дар постоял еще рядом, потом то ли вздохнул, то ли хмыкнул, прошлепал к своей кровати, зашуршал свежим, хрустким бельем и улегся.
Лена приоткрыла один глаз. Было темно, но не настолько, чтобы погрузить комнату в полный мрак, так что соседняя кровать оказалась отчетливо видна. Дар лежал к Лене спиной и не шевелился. Влажные волосы разметались по подушке, во всей позе — напряжение. И вот как теперь жить-то дальше?.. Как?!
Просто лежать, слушать чужое дыхание, ждать, гадать и сдерживать себя, чтобы не начать скулить, объясняться и извиняться, было невозможно. Просто невозможно! Лена тихо встала, оделась и вышла, невесомо прикрыв за собой дверь номера. Полумрак круглосуточного, но в это совсем уж позднее время пустого бара оказался идеален для того, чтобы спрятаться от мира. Лена заказала себе чашку кофе, чтобы не нервировать бармена, и забилась в угол.
Если бы она сейчас была дома, то наверняка совершила бы что-то разгромно-разрушительное, но чужой город в чужой стране ставил в рамки, сковывал… Может, Дару, по крайней мере, хватит совести не трепаться о том, чему он стал свидетелем, и не издеваться особо зло над своей однокурсницей?
А после того, как все они вернутся на родину и сдадут зимнюю сессию, можно будет перевестись в другой институт, а то так и переехать в другой город, где Лену никто не будет знать, где до нее никому не будет дела…
— Вот она где! Кофеек пьет! — вздрогнув, выныривая из своих невеселых мыслей, она подняла голову — напротив, нервно притопывая ногой, стоял Дар.
— Я…
— Одно слово — Фифа! — Дар махнул рукой и вдруг решительно уселся напротив. — Ты куда драпанула-то? Я понадеялся, что, может, за презиками — вряд ли ж такая, как ты, в сумочке их пачками носит. А ты тут сидишь с похоронным видом, не ведая, что у меня полный боезапас…
— Боезапас… чего?
Дар вдруг ухмыльнулся совершенно хулигански и сунулся ближе, заставив Лену отпрянуть:
— Гондонов, Фифа! Или зря я старался, вокруг тебя гоголем ходил; хвостом крутил, ревность в тебе взращивая; и даже, увидев, какие нам перепали номера, подбил этого гамадрила Сашку, а главное, Машенцию на рокировку в составе постояльцев?
— Ты пьян, Дар…
— Да уж пришлось накатить для решимости — спасибо Маринке и Лерке, которые завсегда в состоянии «а у нас с собой было»! Иначе никак! Что я, стриптизер-профессионал, что ли, чтобы по трезвяку шоу «За стеклом» для тебя устраивать?
— Но…
— Да, блин, Фифа, пошли уже в нумера! А то мукает она, нокает… Или… — было поднявшийся на ноги Дар вдруг посерьезнел. — Или я все не так понял, и ты у меня на шее до сих пор не висишь не потому, что никак робость свою фифью не одолеешь, а потому, что я тебе со своими чуйствами на фиг не нужен?
— Ну…
— Фифа!
— Я не Фифа! У меня имя есть!
— Смотри ты, реакция на раздражители присутствует. Теперь бы еще понять: мне тебя дальше соблазнять всячески или без сиропа, и ты «облико морале» без страха и упрека, Леночка?
— Сам ты Эльда-арчик!
Дар показал Лене кулак, Лена Дару — язык, после чего оба замолчали, прощупывая друг друга взглядами, словно минеры нашпигованное взрывчаткой поле.
— Не молчи! — велел, дернув уголком губ, Дар. — Я тебе свой вариант танца мущщинских лебядей уже станцевал. Голяком в душе. По чесноку, теперь твоя очередь цыганочку с выходом устраивать!
Чувствуя себя парашютистом, который уже прыгнул вниз, но пока не знает — раскроется над ним купол или нет, Лена тоже поднялась на ноги и рубанула — как кольцо дернула:
— Я тебя люблю. Уже давно. Но я и представить не могла, что… Ну, что ты… тоже… ко мне… неравнодушен. Неравнодушен ведь или?
— Я неравнодушен, — согласился Дар и нервно засмеялся. — Но… Пуганый я, понимаешь? Не то что на воду — на лед дую с некоторых пор. Запал на тебя, но сам, первым, не смог к тебе подвалить, бздел. Мечтал, надеялся, что ты сделаешь хоть какие-то шаги навстречу, расставишь точки над «ё», а ты все никак… Знаешь, сколько я тебе писем написал?
— Но я ничего…
— Конечно ты их не получала! Я ж их все потер на хрен! А ведь такие там излияния были — на три романа хватит. Я идиот, да?
Дар смотрел исподлобья, нервно переступал с ноги на ногу, кусал губу. А Лена вдруг почувствовала огромное, всепоглощающее освобождение: парашют раскрылся, подхватил своим ярким куполом, не позволил расшибиться о землю. Да и стекло, все это время отделявшее ее от Дара — не то, что было в душе номера берлинского отеля, а другое, виртуальное, но куда более крепкое, созданное неуверенностью в себе и прочими дурацкими заморочками — теперь исчезло, растаяло, утекло водой, омывая душу.
И почему, интересно, эти два слова — душ и душа — так похожи?
Лена покачала головой — самое время прикладной лингвистикой заниматься! Дар ждал, и дальше испытывать его (а заодно и свое) терпение было глупо. Руки дрожали, во рту пересохло. Казалось важным в такой момент сказать что-то большое, серьезное и красивое — что-то куда сильнее простых и каких-то затасканно-скомканных слов о любви. Но Лена так не умела, а потому, смущаясь и отводя глаза, действительно как распоследняя фифа, лишь буркнула:
— Так что ты там… про боезапас?
— Она еще спрашивает! Он есть, его не может не быть! — улыбнувшись от уха до уха, откликнулся Дар и потянул Лену за собой. — Если уж я нам
