Шрифт:
Закладка:
Ф у ч и к. Да, Бэм, прекрасна. И все это вокруг — жизнь. Жизнь, торжествующая, всесильная, не умирающая даже под вашим гнетом. Тут, на улицах, и там, в тюрьме. Но этого вам, видно, никогда не понять, Бэм. Вы душите жизнь в одном месте, а она пробивается сотней побегов в другом, в третьем, четвертом. Вот как. И это для меня вовсе не горько, нет! Меня вы можете убить, это правда, но убить эту жизнь вам не под силу. Я часть этой жизни. Понимаете, я — это они, а они — это я. И ничего вы тут не поделаете. Они поют и сегодня? Да, это правда. Но, представьте себе, как они будут петь, когда от вас тут и следа не останется?! Вам нравится наша Прага… Она прекрасна. И это правда. Но насколько прекраснее она станет, когда вас выметут отсюда… Что вам сказать, Бэм? Вы сделали еще одну глупость, привезя меня сюда. Большую глупость!
Б э м. Ну что ж, хорошо. Пошли! (После паузы). И если ты к утру не поумнеешь… (Встает, дает знак Карлу).
Ф у ч и к. Я безнадежно глуп, господин комиссар, безнадежно… И знайте, Бэм, что сегодняшние ваши неприятности ничто в сравнении с тем, что ждет вас впереди! Откровенность за откровенность.
Б э м (на ходу). Понимаю. Ты надеешься на новое наступление русских? Так знай: его не будет. Не будет! Зимой нас подвел генерал мороз, летом снова покажут себя генералы фюрера!
Ф у ч и к. Генералы фюрера! Вас и всех вроде вас разобьет вдребезги генерал Коммунизм. Слышали такого? Пошли.
Появляется с о л д а т. Между ним и Карлом — Бэм и Фучик идут к шоссе.
КАРТИНА ОДИННАДЦАТАЯ
Камера № 267. Ф у ч и к, сидя на койке, пишет на небольших листочках бумаги. Он весь поглощен работой. И р ж и стоит возле дверей, поглядывая в глазок.
Ф у ч и к. Ну, на сегодня хватит. Семь страничек. Когда дежурит Колин, я успеваю за целую неделю… Какая это радость, товарищи, и тут не расставаться с карандашом! Хотите послушать немного? Вот это место… Или нет, отсюда. (Читает). «…Семь шагов от дверей до окна, семь шагов от окна до дверей. Как мне это знакомо! Может быть, именно в этой камере я уже сидел когда-то за то, что слишком ясно видел результаты губительной политики чешских буржуа. Теперь с их помощью мой народ распинают на кресте, а где-то за стенами моей тюрьмы неисправимые продажные политиканы снова ткут нити новой подлой измены. Сколько столетий нужно человечеству, чтобы прозреть? Сколько? Через сколько тысяч камер приходится человечеству прокладывать свой путь в будущее? И все же мир больше не спит, не спит!» Нет, не спит.
И р ж и. Дальше, Юльча, дальше!
Ф у ч и к. «Тысячи людей еще упадут, пока другие смогут сказать: «Я пережил фашистов, я пережил фашизм». Но не стоит грустить. Быть солдатом последней битвы — это прекрасно. Кто-то должен получить последнюю пулю в последнем бою». (Отложив бумагу). Хочется только знать, что ты действительно последний, что после тебя конец всем гитлерам на всей земле! А вместе с ними и тем, кто торговал родиной. Когда бы знать, что Гитлера не заменят другие, с другими именами и другими масками… Что ж, кто унаследует его безумие, тот унаследует и его конец. Ведь так, друзья?
П е ш е к. Верно, Юльча, верно! (Иржи). Это будет, Иржи, тысяча выстрелов нашего Юльчи по врагу.
И р ж и. И столько же предупреждений своим, отец.
Ф у ч и к (подходит к окну). Сегодня больше солнца, чем всегда. Или просто хочется, чтобы так было?..
Слышно, как в коридоре пронзительный голос выкрикивает фамилию за фамилией.
П е ш е к. Снова «на отстрел», как они говорят. Дорого же обошлась Праге пуля в наместника фюрера. Год уже льется кровь. Теперь вместо Гейдриха свирепствует дугой пес — Карл Франк…
И р ж и. Пусть хоть сам Гиммлер! Никого им уже не запугать, отец! Наши люди разобрались, чего стоят все, кто ползал на брюхе перед Гитлером. Спроси хоть меня, хоть любого шахтера — лучше профессора объясним, почему Москва стоит, как скала! Да, после победы у нас все пойдет по-другому: за примером далеко не ходить — Москва рядом!
П е ш е к. Верно, Иржи. Дай нам только взять власть, — мы теперь будем знать, что с ней делать!
И р ж и. И зубами у нас ее не вырвешь!
Ф у ч и к. А охотники найдутся, Иржи, найдутся. Не забудь тогда об этом…
П е ш е к. Три смертника устраивают будущее мира!
И р ж и. А что, отец, не такое уж плохое занятие. (Прислушивается). Кто-то к нам.
Входят С к о р ж е п а и В и л л и. У Скоржепы ведро с супом. Заключенные не смотрят на еду. Они прислушиваются к тому же голосу в коридоре, который продолжает выкрикивать фамилии смертников.
С к о р ж е п а. А есть все-таки нужно, господа! Где ваши миски?
В и л л и. Эге, Скоржепа, ты что-то разучился сегодня острить!
С к о р ж е п а (кивнув в сторону коридора). На похоронах не острят, господин стражник.
В и л л и. Портят вам аппетит?
П е ш е к. А вы радуетесь?
В и л л и (свистнув). Радуюсь? Праздник небольшой. (С отчаянием). Эх, дерьмо! Все равно все летит в сортир!
П е ш е к. Ого, господин стражник!.. А еще недавно вы были другого мнения. До сих пор ноет спина от ваших доказательств.
В и л л и. А что я выиграл от этого? По всему видно, русские вытолкают нас в три шеи. Сегодня вешают вас, завтра меня. Дерьмо! Весь балаган идет на дно!
П е ш е к. Ай-яй-яй! А что же будет теперь, господин стражник, с самим обер-балаганщиком? (Имитирует беснования Гитлера и визгливо выкрикивает). …Зольдатен унд официрен! Форвертс!.. Дранг нах остен!..
В и л л и (испуганно). Молчать! Молчать! С вами допрыгаешься тут. (Скоржепе). Пошли.
С к о р ж е п а. Ешьте все-таки, господа. Здесь горе у одних, а где-то, может быть, у других.
В и л л и. Ну, марш! Разболтался!
Вилли и Скоржепа уходят.
Ф у ч и к. Поняли? Где-то наши удружили фюреру!
Пешек протягивает записку, переданную ему Скоржепой.
Записка? (Быстро прочитывает ее). Да, происшествие мало приятное для нового наместника Гитлера.
И р ж и. Что там такое, Юльча?
Ф у ч и к. Читайте! (Передает записку).
И р ж и (читает вслух). «Дядюшка Герман снова болеет… В последнее время его сильно мучит жажда». Мучит жажда? Жажда… Сожгли бензин на аэродроме? Или я неправильно понял?
Ф у ч и к. Наверно, правильно, Иржи.
И р ж и. Постойте! Так тут как будто и наша доля есть? Выходит…
Ф у ч и к. Выходит, что стоит крепко захотеть — и все выходит. Ну, так как, Иржи, что скажешь после года заключения: толстые стены в
