Через полчаса по лагерю разнеслось:

— Выдают деньги! Хауптман приказал выдать весь заработок!

Во втором корпусе у окошечка кассы быстро выстроилась огромная очередь. Женщины и мужчины, горожане и крестьяне — все перемешалось. Никто еще не знал толком, кому сколько причитается, кто получит и кто не получит зарплату, поэтому высказывались самые разнообразные предположения.

— Уж если я не получу, то я не знаю тогда… — взволнованно говорил Эрхард. — Глядите, какие мозоли. Я их в лесу заработал.

— Ведь хауптман грозил не выдавать денег никому, если все не будут выполнять норму, — заметил Шереш.

— К черту! — заорал Раннер. — Подайте мне то, что я заработал, чтобы я мог купить хлеб и табак! К черту тех, кто обленился до того, что собственных вшей не желает выбить!

— Не хочу я никаких денег, пусть отпустят нас домой, — угрюмо заявил Чундерлинк.

Внезапно появившийся Грауер погрозил Чундерлинку пальцем и угрожающе зашипел. Чундерлинк тотчас умолк и стушевался. Грауера теперь побаивались.

Штребль уже держал в руках полученные деньги. Здесь были три шуршащие, почти новые бумажки по сто рублей и один маленький советский рубль. Он весьма приблизительно представлял цену этих денег, но они были очень дороги ему — за этими деньгами громоздились груды дров, нарубленных им вместе с Бером. Если бы он не получил их сейчас, то был бы сильно расстроен.

Эрхард вылез из очереди красный и сияющий. В руках у него были четыре сторублевые бумажки. Он ткнул ими в нос стоявшему рядом Чундерлинку и торжествующе засмеялся.

На танцах уже заливался аккордеон и начали кружиться пары. Проходя по двору, Штребль столкнулся с Розой Боден. Она шла, крепко сжав в кулаке полученные деньги, но лицо ее было мрачно.

— Что с вами, Роза? — с участием спросил он. — Может быть, письмо из дома получили?

— Нет, писем нет… и родные наши далеко. Заступиться за нас некому…

— Вас кто-то обидел? — удивился Штребль, ведь Роза была настолько доброй и покладистой, что никому бы и в голову не пришло с ней конфликтовать.

Но Роза заплакала:

— Я пришла сегодня в нашу комнату, вижу, все мои вещи перерыты и выброшены в коридор. Я спросила, что это значит. Циммеркомендантин сказала мне, что Грауер приказал перевести меня на работу в прачечную, а прачки, как вы знаете, живут в бараке возле прачечной. Там такая грязь, а у нас была такая милая, светлая комната. И… я вовсе не хочу уходить из леса. Чем я провинилась? Я старалась работать изо всех сил.

— Ишь, негодяй! — пробормотал Штребль. — Но вы не бойтесь, Роза. Я постараюсь вам помочь. Сегодня танцуете со мной?

Роза подняла на него удивленные заплаканные глаза.

— А крошка Мэди? — спросила она не без лукавства.

— Мэди больше нет, — засмеялся Штребль.

В этот вечер было особенно много танцующих. Штребль кружил в вальсе крупное, но подвижное тело Розы Боден. Она была старше его и держалась так серьезно, что он и подумать не мог прижаться к ней так, как прижимался к маленькой кошечке Мэди.

— Я соврал Грауеру, что вы моя кузина, — шепнул он Розе. — Посмотрим теперь, посмеет ли он вас преследовать. В лес будете ходить по-прежнему, так он мне обещал.

— Спасибо, — чуть слышно ответила Роза, и лицо ее осветилось счастливой улыбкой.

— А у этой обезьяны Грауера неплохой вкус, правда, Рози? Будь я на его месте…

— Вы сегодня слишком смелы, герр Штребль, — оборвала его раскрасневшаяся Роза, но тут же добавила: — Если бы на месте Грауера были вы, то и разговор был бы другой.

Штребль взглянул ей прямо в глаза. Она поспешно отвернулась.

9

Первого мая Лаптев проснулся, как всегда, рано. Яркий солнечный луч пробивался сквозь белые шторки на окнах и падал на половик рядом с постелью. Лаптев прислушался к тому, что делалось за перегородкой. Тамара, видно, еще спала, Василий Петрович, легонько топая валенками, прошел в сени, бабка растапливала печь. Потрескивали дрова, пахло кислым тестом и молоком. Лаптев лежал тихонько, радуясь тому, что сегодня в лагерь идти не надо. Только желание закурить заставило его встать и одеться. В избе он курить не решался — старик сам не курил.

Одевшись, он выглянул из своей комнатушки. В избе было тепло и чисто: накануне Тамара вымыла полы и застелила их свежими половиками. Лаптев, осторожно ступая, чтобы не разбудить ее, проскользнул в сени.

Через полчаса все сидели за самоваром, бабка подавала лепешки прямо с пылу. Накануне Лаптев раздобыл вина, и теперь они с хозяином выпили по две стопочки. Тамара хотела чуть-чуть попробовать, но бабка сердито прикрикнула на нее:

— Ишь бессовестная! Дело ли девке белое пить!

— Я тогда за Татьяной Герасимовной сбегаю, — и Тамара быстро выскочила из-за стола.

Лаптев проводил девушку взглядом. Все в ней нравилось ему: и милое лицо с конопушками, почти детское, и тоже почти детская непосредственность и порывистость. Поглядывая на заросшего черной густой бородой Черепанова и бабку, тоже чернявую и сухую, Лаптев невольно задумался: уж родная ли она им дочь?

Василий Петрович, словно угадав его мысли, насупившись, сказал:

— Эта стрекоза нам вовсе чужая. Месяца два ей, знать-то, было, подобрал я ее на берегу за огородами. А того же дня, как я Тамарку нашел, прибило к драге труп молодой бабы. Нездешняя оказалась, с дальних приисков. Родители с незаконным ребенком из дому прогнали. Потом суд был. Хотели ребенка им передать, да я не отдал — очень уж старуха привязалась. Своих-то нет. Вишь, какое незаконное дите-то славное оказалось.

— Очень славное, — пробормотал Лаптев.

— Только ты, слышь, лейтенант, молчок! — приказал Василий Петрович. — Томку об этом не спрашивай, очень она это дело переживает…

Тамара вернулась вместе с Татьяной Герасимовной. Та смущенно улыбалась, раскутывая белую шаль с кистями, потом села рядом с Лаптевым. Сегодня на ней было пестрое шелковое платье с открытым воротом, от нее пахнуло духами и помадой для волос.

— Да вы на артистку стали похожи, — тихо заметил Лаптев. — Вон у вас шея какая красивая, а вы всегда ворот глухой носите.

— Брось шутить-то… Нашел красавицу — бабу вятскую! — и, чтобы переменить тему, она предложила: — Давайте-ка в горы скатаем, подснежники собирать. В горах уж небось сухо. Тарантас велим запрячь, я ребятишек своих возьму.

Тамара радостно взвизгнула.

Через час с конного двора лесной конторы отъехал просторный тарантас, набитый сеном. Сверху сидели Татьяна Герасимовна с детьми, мальчиком двенадцати лет и шестилетней беленькой девочкой, Лаптев, Тамара, Хромов и Саша