Шрифт:
Закладка:
Где же искать продолжения отрывка? Вспомним, что в рукописи, хранящейся в Майковской коллекции, отрывок писан на одной стороне листка, а на другой идут стихи поэмы (ст. 505–525): начинается:
Покинув север наконец
Пиры надолго забывая,
Я посетил Бахчисарая
В забвенье дремлющий дворец
и так далее; последний стих, записанный на этой странице
Сии надгробные столбы
не имеет рифмы. Следовательно, продолжение следовало на других, пока неизвестных нам, листках.
Одних внешних данных достаточно для того, чтобы считать лицевой стороной листка ту, на которой набросан отрывок, а оборотной, продолжающей текст, — ту, на которой — стихи из конца поэмы. Но если мы вникнем в содержание стихов и той, и другой страниц, то станет совершенно очевидно, что стихи, находящиеся ныне в составе поэмы, развивают без всякого логического перерыва мысль отрывка и являются непосредственным его продолжением. С другой стороны, если мы посмотрим на то, в каком логическом отношении стоит та часть поэмы, которая начинается стихом 505: «Покинув север наконец», к той части, что находится непосредственно перед этим стихом, мы сразу констатируем непоследовательность и отсутствие какой-либо связи. Предшествующие 505-му, стихи, несомненно, представляют окончание целого — части или главы. Но в таком случае перед нами стоит уже новый вопрос, чем был в поэме этот кусок, начинающийся словами: «Печален будет мой рассказ» и включающий часть поэмы со стиха «Покинув север наконец»? По первоначальному замыслу поэта, весь этот кусок был эпилогом поэмы. И в этом листке мы находим зачеркнутое название «Эпилог», а соответственно сему и первый стих первоначально читался так:
Печален верный мой рассказ.
Затем поэт решил этим отрывком начать поэму, зачеркнул слово «эпилог» и вместо него написал «вступление», а вместо «верный» поставил слово «будет».
Где же должно было по новому плану поэта окончиться вступление, решить невозможно. Во всяком случае, за последним стихом листка из Майковской коллекции текст, надо думать, продолжался тождественно печатному, ибо тем (525-м) стихом еще не завершилось фактическое описание посещения Бахчисарайского дворца. Заключив описание стихами:
Где скрылись ханы? Где гарем?
Кругом все тихо, все уныло,
Все изменилось…
поэт возвращается к прерванной личной теме вступления (или эпилога). Были оргии, были пиры, когда в первый раз поэт услышал преданье любви…; теперь все забыто, теперь иная жизнь, иные возбуждения. Не размышлениями о погибшем величии ханов было полно сердце:
Дыханье роз, фонтанов шум
Влекли к невольному забвенью:
Невольно предавался ум
Неизъяснимому волненью,
И по дворцу летучей тенью
Мелькала дева предо мной!..
После этого стиха в первом издании поэмы 1824 года шла строка тире и точек; а в изданиях 1827 и 1830 года был оставлен пробел. Всеми этими внешними знаками поэт имел в виду указать некий пропуск. Вероятно, и здесь был тот любовный бред, который Пушкин с сожалением, но все же выбросил, отправляя поэму в печать.
Эта дева, мелькавшая по дворцу летучей тенью перед поэтом, сердце которого не могла тронуть в то время и старина Бахчисарая, — образ реальный и не мечтательный. Она была тут, во дворце, в один час с поэтом, и сердце его было полно ею.
После пробела, указанного тире и точками, в известном нам тексте следует вопрос, которому (он не совсем ясен для нас) как будто назначено отклонить мысль читателя от реальных образов и ввести его в мир фантастический.
Чью тень, о други, видел я?
Скажите мне: чей образ нежный
Тогда преследовал меня
Неотразимый, неизбежный?
Марии ль чистая душа
Явилась мне, или Зарема
Носилась, ревностью дыша
Средь опустелого гарема.
Я помню столь же милый взгляд
И красоту еще земную…
Дальше в изданиях поэмы, вышедших при жизни поэта, опять следовали внешние знаки (в изд. 1824 года полторы строки тире и точек, а в издании 1827 и 1830 годов пробел), обозначавшие пропуск «любовного бреда». Этот пропуск восстановлен только Анненковым по рукописи, которая нам уже не известна:
549 Все думы сердца к ней летят;
550 Об ней в изгнании тоскую…
Безумец! полно, перестань,
Не растравляй тоски напрасной!
Мятежным снам любви несчастной
Заплачена тобою дань —
655 Опомнись! долго ль, узник томный,
Тебе оковы лобызать,
И в свете лирою нескромной
558 Свое безумство разглашать?
Рукопись, по которой Анненков напечатал эти стихи, мы не решаемся отождествить с текстом на об. 3-го листа в тетради № 2369, несколько расходящимся с чтением Анненкова.
X
Остановимся на черновых набросках «Бахчисарайского фонтана», сохранившихся в тетради № 2366. Как это ни странно, но до сих пор ни один исследователь, ни один издатель не обратил на них своего внимания. Эти черновики пренебрежены до такой степени, что решительно нигде не найти указания, каким же стихам поэмы они соответствуют. А изучение их, между тем, могло бы сохранить энергию исследователей, избавив их от многих излишних рассуждений. В них мы найдем подтверждение нашим наблюдениям над связью интересующего нас отрывка с поэмой и даже откроем несколько стихов того «любовного бреда», который Пушкин так ревностно вытравлял из поэмы, отсылая ее в печать. Эти черновики дадут нам некоторый достоверный материал для характеристики чувства поэта к той, которая вдохновила его на создание самой поэмы.
Черновики поэмы занимают в тетради № 2366 листы 20–29, но видно, что немало листов было вырвано, а именно между 21 и 22, между 22 и 23, между 23 и 24, между 27 и 28 листами.
На листах 20 и 21 находятся черновые к стихам: 31–42; 43–58; 59–63; 80–86; 68–79. Тут листы вырваны, и дальше идут стихи 166–180, и опять листы вырваны. На листе 23 находим развитие темы «положение Марии в гареме хана» приблизительно в рамках стихов 211–232: точного соответствия печатному тексту нет. Затем вновь пропуск, и с оборота 24-го листа идут черновики к последней части поэмы; хан, возвратясь с набега,
