Шрифт:
Закладка:
– Я сваху вчера видала, – сказала Марья. – Сказывала, есть для Михайлы Иваныча невеста – шестнадцати годочков, хорошего рода, батюшка ее в Постельном приказе служит, недавно его туда взяли из Твери, услуги боярину Годунову какие-то оказал. Годунову! То, что нам надобно. Вот он семейство и перевез, а на Москве у него тетка жила, да померла во благовременье.
– У самого Годунова на виду – это славно…
– Девка собой хороша, приданое – теткин двор на Лубянке, у Введенской церкви, дворишко невелик, но жить там можно. И деньгами дадут немало, и мягкой рухлядью. Я свахе сказала взять у отца роспись приданого, принести, ты сам поглядишь.
– Погляжу… – Деревнин подумал о Воробье; вот кому дать ту роспись и отправить лазутчиком на невестин двор.
– Поел, батюшка? – спросила Ненила. – Или еще оладушек пожарить?
– Сыт по горло, до обеда продержусь. Пойду я, благословясь, – Деревнин встал из-за стола. – Марья, я рубаху порвал. Почини. На постели оставил.
– Починю, наш батюшка.
При людях она его почтительно называла, а наедине – могла даже Ивашкой.
На дворе залаяли псы.
– Кого там нечистый принес? – спросил Деревнин. И ведь угадал – ангелы-то приводят вестника, несущего добрую весть, а нечистая сила – такого, что с неприятностями.
Это оказался Данило Воробей. Псы его узнали и пропустили.
– Батюшка Иван Андреич, беда!
– Что стряслось?
– Девку нашу порешили!
– Как порешили?! Что ты врешь?!
– Удавили, Иван Андреич!
– Где, как?
– На двор к нам залезли, пса, видать, прикормили. Они, сукины дети, следили за нами и подслушали, что мы девку в подклете уложим. А пес, паскуда, чуть живой валяется! Что сожрал – то выблевал, старый дурак. Может, потому и жив остался…
Деревнин помолчал.
Воробей смотрел на него с надеждой.
– Идем к тебе, – сказал подьячий. – Светает, девку разглядим, может, что и уразумеем.
И вздохнул: пора бежать в приказную избу, а тут еще покойница…
На дворе у Воробья было полное смятение: Ульяна рыдала, Тимофеевна довольно громко молилась, Аверьян сидел у дверей подклета на чурбаке и ругал ополоумевших баб.
– А все ты, твои затеи! – напустился он на Воробья. – Приняли в дом шпыня ненадобного!..
Он сильно не уважал ремесло площадного подьячего.
– Цыц, – даже не слишком грозно сказал Деревнин. – Будешь лаяться – не посмотрю, что обезножел, в приказ сволоку.
– За что?!.
– За то. Данило Петрович мое приказание исполнял. А ты бабам не велел пса хорошо кормить, вот он у тебя всякую дрянь и жрет.
Тут Аверьян и заткнулся – Деревнин словно под дверью подслушивал, как он костерит Ульяну за лишние расходы по хозяйству.
– Запали лучину, – сказал Воробей сестре. – И тащи сюда живо.
Оба подьячих, приказный и площадной, вошли в подклет. Там на лавке лежала девка с запрокинутым лицом.
Воробей держал лучину, пока Деревнин наскоро осматривал покойницу.
– Душили руками, – сказал он. – И ручищи здоровенные. За что ж ее так? От кого убегала?..
– Насиловать хотели?
– Нет, из-за такой глупости не убивают. А, статочно, с Крымского двора девка! – догадался Деревнин. – Там теперь посольство какое-то из степей. Это, поди, их девка. И бежать от Крымского двора ей было недалеко – до реки, да через реку, да тут же, сотни сажен не будет, и твой домишко.
– Они что же, с собой девок возят? – удивился Воробей.
– Отчего ж им не возить? Посольству из тех степей добираться не менее месяца, а то и все три, да сколько на Москве жить – неведомо, вот иной и берет с собой женку… Коли там, на Крымском дворе, мужик свою бабу гонял, то понятно – побежала, куда ноги несут. Но убивать? И ведь не сгоряча убил – еще вернулся на Крымский двор, взял отраву, потом – сюда… Темное дельце, брат Данило.
– Темное-то темное, а как быть?
– Как быть…
Воробей глядел на Деревнина с надеждой: он спрятал у себя девку по прямому приказанию подьячего – стало, подьячий за нее и в ответе.
Деревнин уже сам был не рад собственному милосердию. Куда девать тело? Звать решеточных сторожей, которые еще не разобрали бревен, перегораживавших улицы? Опасно… Идти на Земский двор, там взять сани, в которых обычно возят покойников? Еще того хуже. Ввергать Воробья в беду подьячему не хотелось.
– Вот что, брат Данило. Ты наши порядки знаешь – коли у тебя на дворе мертвое тело явилось, так и вина – твоя.
– Как не знать! Оттого-то и правды не добьешься – коли кто на улице увидел, как злодеи человека порешили, так и помочь страшно, убегает без оглядки. Схватят над мертвым телом – виновен!
– Так ты, Воробей, бабам своим прикажи помалкивать, а тело ночью вынеси ну хоть к реке.
– Батюшка Иван Андреич, не смогу, слабосильный я.
Это была чистая правда.
– Тогда… Тогда положи на дворе, снегом закидай, я найду человека, чтобы помог. Ничего с тем телом в сугробе не сделается. И чтоб бабы молчали! Я их знаю, они дуры. Как раз тебя под большую беду подведут. Сможешь с ними управиться?
– Ох… – Воробей вздохнул. Всем хозяйством заправляла Ульяна, коли ее разозлить – может и со двора согнать.
Деревнин нахмурился. Ежели бабы распустят языки и Воробья схватят – придется вызволять его, тратить деньги, идти на поклон к объезжему голове, чьи люди первыми прибегут к мертвому телу, потом к князю Гагарину, своему самому главному начальнику.
Подьячий повернулся к Ульяне.
– Если ты, дурища, хоть слово сбрехнешь – у нас на съезжей тебе всю спину кнутом обдерут. Сам скажу: ты-де ту девку увидела, как она в подклете сидит, и ты-де ее от злости удавила. Кому больше веры – Земского двора
