формулируя свой взгляд на ересь в ея отношении к истине евангельской, — истина всегда стоит сама за себя и с течением времени открывается во всем своем блеске». Когда «ухищрения врагов, поясняет Евсевий, разрушаются, будучи обличаемы самыми их делами, когда ереси, появляясь одни за другими, всегда исчезают, распадаясь так или иначе на многоразличные и многообразные представления, причем свет кафолической и единой истинной церкви, оставаясь одним и тем же, продолжает возрастать и увеличиваться, и остается одна вера… везде господствующею» (IV, 7). Из этих слов Евсевия становится понятно, что для него не предстояло надобности отыскивать объективную истинность относительно той или другой ереси — его история не задавалась подобною задачею. Для него совершенно достаточно было, если набиралось известное количество фактов и данных для доказательства его субъективного воззрения на ересь. Отсюда, кажется, довольно объясняется, почему именно в этом, а не в другом свете излагает Евсевий историю ересей в своем труде.

После ереси, вторую отрицательную в отношении к истории христианской догмы сторону содержания истории Евсевия составляют для нашего историка — гонения на христиан. Этому предмету он посвящает большую часть своего сочинения — истории церкви, может быть до половины всего сочинения. Мы назвали эту задачу дела Евсевиева отрицательною, потому что гонения, по воззрению Евсевия, важны не сами по себе, а лишь потому, что они в надлежащем свете дают видеть и ценить истину евангельскую, поскольку эта истина проявляется деятельно в лице живых членов церкви Христовой, готовых идти на смерть за истину[89].

Отрицательный характер этой задачи истории Евсевия ясно высказывается в том, что гонения по своему принципу суть, как и ереси, проявления царства злобы, воюющего против истины евангельской. Этот взгляд на гонения он высказывает то вообще — сводя ересь и гонения к одной и той же категории обнаружения демонской силы; так, например, он говорит: «диавол, ненавистник добра и враг истины, всегда воюющий против человеческого спасения, устроял церкви различный козни, — некогда он вооружался на нее внешними гонениями» и пр. (IV, 7); то еще определеннее некоторые гонения объясняет влиянием злого начала. В последнем случае в особенности примечателен его взгляд на сильнейшее из гонений — Диоклетианово: это гонение он представляет как яростнейшее нападение духа злобы на царство Христово. Изображая демоническую силу, как-бы лишь просыпающеюся в проявлениях предшествующих гонений, он говорить: «едва князь тьмы начал пробуждаться как бы от глубокого сна в продолжение двух царствований Декиева и Валерианова, он еще тайно и скрыто налагал руку на церковь…., не вдруг воздвигая против нас брань…, он не отваживался ринуться войною вдруг на всех нас». Но вот наступило царствование Диоклетианово. «Война князя тьмы сделалась открытою — пишет Евсевий — и невозможно пересказать на словах великости гонения» (VIII, 4). Такой взгляд на сущность гонений, на побудительную причину к ним отражается тем последствием для Евсевиевой истории гонений, что вместо того, чтобы для каждого из гонений отыскивать особенные причины гонений: будут-ли оне заключаться в личности гонителя или в каких-либо условиях времени, Евсевий, как скоро хочет объяснить какое-либо гонение, причину его полагает главнейше в пристрастии виновника гонения к магии и волхвованию, которые представлялись Евсевию непосредственным выражением демонской хитрости. И такое пристрастие к волшебству рассматривается Евсевием как такая причина, которая весьма часто приводит того или другого гонителя к ярости против христиан. Так, император Валериан гнал христиан по наущению некоего Макриана, начальника Египетских волхвов, совершавшего чародейства; христиане, по рассказу Евсевия, препятствовали этому Макриану заниматься своим волшебством, потому что одно присутствие их при этих действиях разрушало возможность для злого духа прорицать в волхвованиях (VII, 10). Далее, император Запада Максенций, по словам Евсевия, потому был гонителем христиан, что он вдался в чародейство и совершал некоторые невыразимо скверные обряды, чтобы вызвать демонов (VIII, 14). Также смотрит Евсевий на Максимина (нач. IV в.), императора Востока, гнавшего христиан. Евсевий говорить, что Максимин удостаивал особенной чести первейших чародеев и волхвов, без гаданий ничего не хотел делать; поэтому чаще и сильнее, — замечает Евсевий, — чем его предшественники, преследовал нас (ibid). Таковы-то причины, от которых по большей части производит гонения Евсевий; насколько оне согласны с требованиями истории, об этом едва-ли нужно говорить. Таким образом, напрасно мы стали-бы искать у Евсевия исторических причин, воздвигавшихся по временам гонений на христиан, несмотря на то, что, как мы сказали, история гонений занимает у него такое видное место в его повествовании.

Да и не это собственно составляло предмет интереса для Евсевия в гонениях. Для него гонения важны были не как исторически факт, определившийся известными условиями времени — с этой точки зрения гонения для него не важны. Они представляют для него интерес другого рода. Он видит в гонениях наглядное выражение торжества евангельской истины над силами сопротивными ей. Это он думает находить частью в рассказах о мужестве и безбоязненном исповедании веры мучениками, частью в рассказах о явном и неизбежном наказании мучителей и гонителей, по воле Божией, теми или другими казнями. Эти два предмета составляют душу истории Евсевия, поскольку она повествует о гонениях.

Объяснимся несколько подробнее на этот счет.

История гонений у Евсевия представляет сцену великой борьбы; борющиеся как бы разделяются на два лагеря: с одной стороны — мучители, с другой — мученики. Борьба ведется при условиях самых благоприятных для мучителей и неблагоприятных для мучеников, однакож слабейшая сторона одерживает победу над сильнейшею: мученики проявляют нравственную мощь, а мучители чувствуют бесполезность всех средств, какие были в распоряжении деспотической власти. Внимание Евсевия здесь прежде всего приковывается к исповедникам веры и мученикам, этим живым и действенным выразителям истины евангельской. Отсюда, мученики и исповедники представляют живейший интерес для историка, и история его становится историей мученичества по преимуществу[90]. Сам Евсевий указывает в описании мученичества одну из главных задач своей истории, когда говорит: «другие описатели исторических событий всегда рассказывали о победах и торжествах над врагами, о доблести военачальников, о мужестве воинов, которые, защищая детей, отечество и другое достояние, оскверняли себя кровию и многочисленными убийствами. Напротив, наше повествование о царстве Божием изобразит на вечных скрижалях самые мирные брани за мир души и опишет мужество сражавшихся больше за истину, чем за отечество, больше за благочестие, чем за родных; история наша предаст вечной памяти непоколебимости подвижников благочестия, их мужество среди различных пыток, их торжество над демонами и венцы, которыми они украшены за это»[91]. И еще: рассеяв в своей истории множество сказаний о подвигах мучеников, Евсевий, заканчивая VII-ю книгу своего сочинения, говорить: «Вслед