Поэтому, когда мы утром сидели за «последним» завтраком в Пукоу, настроение было уже не охотничье.

Старший из моих сыновей, Валерий, вышел немного раньше, чтобы в следующем селении Хваньгоу заявить властям о нашем уходе, после чего должен был подождать нас, чтобы идти вместе. Мы втроем, нагрузив телегу нашим охотничьим скарбом и забрав свору в собак, распрощались с хозяевами и отправились следом за ним.

Дойдя до Хваньгоу, мы зашли в один из домов на окраине поселка, чтобы проститься с знакомыми русскими стражниками, у которых порядочно засиделись, а выйдя оттуда, уже не застали Валерия в селеньи; он не дождался нас и ушел. Мы увидали его фигуру на полверсты впереди нас, как только вышли из деревни, Скоро он уже скрылся из глаз за ближайшим поворотом узкой скалистой долины.

Собаки бежали тут же, а близость только что покинутого селения, казалось бы, не сулила никаких охотничьих сюрпризов. Влево от нас возвышалась крутая гора, с изредка разбросанными старыми деревьями, с густо заросшими кое-где по косогору небольшими скалами, россыпями камня и перерезающими ее маленькими оврагами.

Едва мы зашли за небольшой уступ над дорогой, скрывающий от нас этот косогор, как услышали за ним лай одной из собак, но вначале не придали этому значения, так как не ожидали встретить здесь ничего существенного. Однако, когда лай повторился, я и Арсений выскочили на бугорок, чтобы посмотреть, что происходит. Лай доносился из леса, саженях в ста от нас: не хватало же налицо двух молодых собак: Осори и Вори.

Мы стали прислушиваться, все еще не придавая значения лаю; младший же мой сын, Юрий, оставался на дороге, не веря, что мы набрели на крупную дичь.

Собаки сворой тоже крутились около нас, видимо, не доверяя лаю молодых.

Но вот прошло две-три минуты, и лай собак сделался серьезным и басистым: мы поняли, что они лают не на козу или зайца, а на крупного зверя вроде кабана. В это время на пригорок поднялся и Юрий, все еще не веривший, чтобы здесь было что-то серьезное, но я уже стал думать, что не кабан ли это, заблудший так близко к селению, обнаружен собаками.

И вот, решив поддержать собак, травя остальную спору, мы полезли по кустам кверху, рассыпавшись в порядке, как стояли.

Я оказался правым, левее стоял Арсений, а еще дальше Юрий.

Сыновья мои наступали прямо по овражку на лай, а я наметил себе путь на лежащий впереди холмик. В это время рванулись вперед собаки Ральф и Ларго. Лай усилился, но из-за холма я не мог ничего видеть, так же, как не видел и охотников, скрывшихся в чашу. Скоро ушли оставшиеся при мне Север и Кома, и после этого эхо их лая загудело вовсю.

Не слышавший этого звука – песни собак, никогда не поймет тех переживаний, которые испытывает охотник, когда не существует ничего на свете и ничто не может остановить его, особенно, когда он чувствует впереди себя интересную добычу. При этом воображение почти всегда рисует нечто большее, чем бывает в действительности, однако бывают и исключения, как и случилось у нас.

Стремясь как можно скорее увидеть, в чем дело, я изо всех сил старался вскарабкаться на холм; а лай шести собак все усиливался и вот уже стал разноситься по лесу так громко, что все время ему вторило эхо.

Я поднимался на восток, в сторону восходящего солнца.

Было 11 часов утра, и навстречу мне из-за высокой горы брызнуло золотое солнечное сияние, нестерпимое зимой. Уже перед самым восходом на сопку, я ясно определил, что лай совсем недалеко, за перевалом.

Еще несколько шагов и передо мною открылась картина, какую я редко видел за все долгие годы своей охотничьей жизни.

На расстоянии ста шагов впереди, на вершине старой высокой, дугой изогнутой, березы, боком ко мне, стоял во всю свою красоту старый красавец барс. Шерсть на всем его изогнутом теле стояла дыбом, а восходящее солнце, в ореоле которого он предстал предо мною, окружало его золотым сиянием.

Барс, конечно, всецело был занят собаками: устремив на них горящий взгляд, он рычал, чувствуя себя пока в относительной безопасности. Он не замечал еще приближения охотника. Как я в это время пожалел, что со мною не было фотографического аппарата!

Конечно, при первом же взгляде на такой редкий трофей мне захотелось его получить, но тут пришлось взять себя в руки и напрячь всю выдержку «старого тигра», чтобы не сделать промаха и выстрелить уже наверняка. Солнце, светящее прямо в глаза, мешало выстрелу; к тому же я знал, что в случае моего промаха, если я лишь раню барса, он может в борьбе задрать несколько собак, что уже случалось у нас в прошлом и после чего мы дали слово стрелять барса на дереве лишь наверняка.

Но нельзя же было позволить зверю уйти?! Мысли проносились быстро и причин этому было много.

Я понимал, что надо, прежде всего, подойти так, чтобы избежать светившее в глаза солнце, но при этом, спустившись за холм, я попал бы в чащу, правда, не теряя из вида зверя, но сквозь ветки выстрел не мог быть верным: надо было обойти до относительного редколесья, но при этом пройти почти на виду у такого зоркого и смелого зверя, как барс.

Окончательно же усложнило дело то, что в лесу я был не один, другие охотники в любой момент могли иметь лучшие условия для стрельбы; могли бы снять зверя у меня под носом.

Если зверь, услышав меня, успеет спрыгнуть с дерева раньше, чем я пройду через густую чащу, он может уйти от меня безвозвратно.

Все это волной пронеслось в уме, но выдержка взяла верх и, откинув мысль о поспешном выстреле, я, держа на виду зверя, стал красться к чаще, забирая вправо, чтобы выйти в сторону от солнца.

Собаки, почуяв приближение охотников, лаяли, выли и наполняли лес несмолкаемым гомоном; барс же продолжал прогуливаться по нависшей дуге березы и в бессильной злобе рычал на загнавших его на дерево собак. Все тело его было напряжено и вся шерсть дыбилась.

Когда мне осталось до дерева не больше семидесяти шагов, барс почуял охотника, волнение его усилилось и он, видимо, решил попробовать прорвать блокаду, чтобы удрать. Изгиб березы от земли был не ниже 6 саженей. Конечно, такого прыжка сделать он не рискнул и стал спускаться по стволу вниз, видимо, намечая место дальше от