Женевьева Бюрер-Тьерри, иудейка Есфирь, спасшая свой народ от полного его истребления амаликитянином Аманом, воспринималась в Средние века не просто как образец добропорядочности. В ней еще со времен св. Иеронима видели персонификацию Церкви, что сближало ее с фигурой Девы Марии, культ которой был необыкновенно популярен в европейских странах[420] и которой, как следствие, противопоставлялась королева, совершившая адюльтер и предавшая тем самым не только своего супруга, но и свою страну[421].

Не случайно и французские авторы рубежа XIV–XV вв. постоянно возвращались к теме целомудрия своих правительниц. Так, в анонимном Mesnagier de Paris (1392–1394 гг.) утверждалось, что любая женщина, вышедшая замуж за правителя и ставшая королевой, «не должна целовать ни одного мужчину — ни отца, ни брата, ни [иного] родственника — за исключением короля, пока он жив»[422]. Жоффруа де Ла Тур Ландри в «Книге наставлений дочерям» (1371–1373 гг.) пересказывал поучительную историю о том, как взошедший на престол незаконнорожденный сын королевы Неаполя вверг свою страну в пучину войны, насилия и разрухи[423]. В «Письме к Изабелле Баварской» (1405 г.) Кристина Пизанская призывала свою давнюю патронессу не уподобляться «распутной, жестокой и извращенной» Иезавели[424], но следовать примеру Есфири и Девы Марии[425].

Именно на противопоставлении королевы Франции этим положительным библейским образцам и основывалось восприятие Изабеллы в годы, последовавшие за подписанием договора в Труа[426]. В частности, в письме Псевдо-Барбаро, анонимного итальянского гуманиста, сообщалось, что «французская столица — что [кажется] совершенно удивительным — как будто населена не одним народом, но многими. Здесь собрались все короли и герцоги. Без сомнения, это — последнее пристанище знати, а о многочисленных представителях королевского дома, восходящих к Карлу [Великому], говорят, что в их жилах течет кровь матери Господа»[427]. Именно поэтому, по мнению автора письма, весь мир жаждал завязать отношения с французским двором и обращал свои взоры к Парижу, где уже находились многие европейские принцы со своими свитами[428]. Однако, эта благословенная земля оказалась под угрозой, и причиной тому — недостойное поведение принцев крови и, что гораздо важнее, самой королевы, признавшейся в совершении адюльтера, который опозорил всю династию[429]. Иными словами, Изабелла здесь прямо противопоставлялась Деве Марии, и именно на этой антитезе строилось пророчество о пришествии некой девы, которая, подобно Богоматери, спасет Францию.

* * *

Письмо Псевдо-Барбаро было написано в июле-сентябре 1429 г. и стало одним из первых откликов на появление на исторической сцене Жанны д'Арк. К этому времени она не только приняла участие в снятии английской осады с Орлеана и в освобождении городов в долине Луары, но и сопроводила дофина Карла в Реймс, где 17 июля 1429 г. он был помазан и коронован как Карл VII. Эти несомненные военные и политические победы придали французам сил, они же заставили их сторонников поверить в то, что Жанна — посланница самого Господа и она защитит королевство точно так же, как Дева Мария всегда защищала род людской, являясь его главной заступницей перед лицом Всевышнего.

Таким образом, именно в письме Псевдо-Барбаро Изабелла Баварская, приведшая, по мнению современников, Францию на край гибели, оказывалась недвусмысленно противопоставлена не только главной героине Нового Завета, но и Жанне д'Арк — «воплощению» Девы Марии на земле. Это сравнение мы встречаем, к примеру, в письме Джованни да Молино, посланном в Венецию из Авиньона 30 июня 1429 г. и включенном затем в хронику Антонио Морозини: «Как Он спас человечество с помощью женщины, т. е. Пресвятой Девы Марии, точно так же Он спас лучшую часть христианского мира с помощью этой юной девушки, что является прекрасным подтверждением [силы] нашей веры»[430]. Более сложным и более образным выглядело сравнение, использованное Кристиной Пизанской в Ditié de Jeanne d'Arc, законченном 31 июля 1429 г. Она писала о своей героине как о «…той, / кто даст Франции [испить] из [материнской] груди / мира и сладкого питья»[431]. Та же аналогия в конце XV в. была использована Матье Томассеном, который, ссылаясь «на трактат упомянутой Кристины» (le traictié de laditte Christine), писал: «От Девы Марии [пришло] спасение и укрепление всего рода человеческого, а от этой Девы Жанны — восстановление и спасение Французского королевства, которое пало столь низко и закончило бы [свое существование], если бы она не появилась»[432].

Казалось бы, в образе Жанны д'Арк для ее современников совпали все те черты, которыми традиционно наделялась Богоматерь: девушка принесла обет безбрачия; она явилась «во Францию», дабы защитить королевство от его врагов; наконец, ее воспринимали как безусловного военного лидера и если не соправительницу монарха, то как его верную помощницу — в отличие от Изабеллы Баварской[433]. И все же далеко не все сторонники дофина изначально видели в Орлеанской Деве спасительницу страны.

Выжидательную позицию занял, в частности, один из ближайших советников Карла Жак Желю, епископ Амбрена, поддерживавший активную переписку с дофином, его супругой и придворными весной 1429 г.[434] Он изначально призывал остерегаться никому не известной особы, явившейся в Шинон, подозревая, что Жанна может оказаться ведьмой[435]. Ведь она происходила из Лотарингии, располагавшейся слишком близко от герцогства Бургундского — не только политического противника Франции[436], но и, по мнению современников, одного из рассадников колдовства. Недаром Желю упоминал о некой «новой секте», к которой, возможно, принадлежала девушка: речь, вне всякого сомнения, шла уже не о представителях какого-то еретического учения, но об организации ведьм и колдунов[437].

Пытаясь всячески обосновать свою точку зрения, епископ Амбрена ссылался на историю об императоре Александре Македонском, приблизившем к себе иноземную «королеву», которая притворилась, что влюблена в него, но на самом деле задумала его отравить[438]. Эта легенда стала известна в Западной Европе благодаря сборнику Secretum secretorum, в XII в. переведенному на латынь с арабского и с конца XIII в. пользовавшемуся огромной популярностью[439]. Несмотря на то, что в романах об Александре Македонском данная история никогда, насколько можно судить, не упоминалась[440], в дидактических сочинениях, в особенности посвященных делам управления, она встречалась регулярно вплоть до начала Нового времени[441].

Таким образом, мысль Жака Желю развивалась в полном соответствии с теорией Иоанна Солсберийского. С его точки зрения, женщина, обретающаяся при дворе, также не могла быть никем иным как куртизанкой, да еще и занимающейся колдовством. И хотя после допросов Жанны д'Арк, проведенных советниками дофина Карла в Шиноне и Пуатье весной 1429 г., эта тема очень быстро исчезла из официальных документов и прочих сочинений тех, кто