– Что, правда?

– Нет. Х-х-х-х-х-х, – сказал я. Он образуется в центральной части рта. Как будто ты хочешь откашляться, а потом добавляешь вибрации.

Она попробовала. Вышло так себе. Но она оказалась упорной. Несколько раз закашлялась, но не бросала.

– Получилось. Получилось!

– Нет, пока не получилось. Тебе еще учиться и учиться.

Она надула губки. Но я видел, что без обид.

– Давай внизу потренируемся, – предложила она. – У нас наверняка найдется что-нибудь, что тебе можно есть.

В кухне она показала мне кучу зерновых батончиков в индивидуальных упаковках. А еще там был пакетик с ирисками «Старберст». Я уже собирался ей сообщить, что они некошерные, но она произнесла с британским акцентом:

– Эти, дружище, прибыли из самой Великобритании.

Она купила их в магазине у Абрамовича.

– Кстати, английский «Старберст» лучше американского, – добавила она.

Мы отнесли свою добычу на диван, устроились и стали смотреть телевизор. Когда включен телевизор, можно ничего не говорить. Телевизор – универсальная штука. Мы просто сидели, смотрели на подсвеченные картинки, и каждый чувствовал, что он не один. Мы сели на противоположных концах дивана, но по ощущениям все равно были рядом. Время от времени переглядывались и улыбались.

Мне очень нравилось, как она на меня смотрит: как будто я единственный человек на всем свете, как будто больше ей никто и не нужен – по крайней мере сейчас. Взгляд ее темно-карих глаз встречался с моим взглядом и не отпускал, задерживался – то есть она готова была смотреть на меня ровно столько, сколько я был готов смотреть на нее, – а это, как вы понимаете, довольно долго.

Второе наше свидание проходило даже удачнее первого, и не только потому, что на сей раз мы сидели под кондиционером.

Когда настали сумерки, мы повели Борнео гулять. Он писал куда ни попадя, в том числе и на наше дерево – то самое дерево, рядом с которым мы познакомились в Ту бе-ав. Я пожалел, что у меня нет с собой одного из многочисленных ножей Мойше-Цви. Можно было бы вырезать на коре наши инициалы. У нас появился бы общий секрет: Х + А-М. Что-нибудь в таком духе – чего не поймет больше никто.

Погода наконец-то начала меняться. Ветерок сделался прохладным. Осень поглядывала на нас из-за угла. Анна-Мари говорила о том, что скоро опять в школу, – ей просто не терпелось вернуться к учебе. Шучу. Совсем наоборот.

– Вот бы и мне разрешали уходить из школы, – сказала она. – Мы гуляли бы вместе. Занимались самосозерцанием.

– Взаимным созерцанием.

– Да, – коротко улыбнувшись, согласилась Анна-Мари. – Мне интересно с тобой созерцать. Ты… на меня не давишь. У нас нет общих знакомых. Ты никому не перескажешь мои слова. Ну, не знаю. С тобой я почему-то могу быть совершенно честной, а с другими нет.

– Я намерен дословно пересказать наш разговор Кейсу.

Она игриво стукнула меня кулаком в плечо.

– Что, правда? А каким образом? Наберешь оператора со своего допотопного телефона и попросишь посмотреть нужный номер в справочнике?

– Это ты глупость говоришь. От некоторых вещей необходимо воздер…

Заговорили про телефоны – и мой тут же завибрировал. У меня чуть не вылетело проклятие. Наверняка придет сообщение, призывающее меня обратно в другую часть моей жизни. Но я хочу оставаться в этой, где Х + А-М + малыш Борнео, песик-остров.

Я открыл крышку телефона. Сообщение от Зиппи.

«Уходи от нее НЕМЕДЛЕННО. БЕГОМ в магазин. Просочись внутрь. Через черный ход. Сделай вид, что был там все время. Живо».

Я инстинктивно отскочил от Анны-Мари, потом огляделся – а вдруг Зиппи уже маячит поблизости, как тогда Мориц на кладбище. Рядом никого не было.

– Ты чего? – спросила Анна-Мари.

– Так, ничего, – сказал я. – Просто… пора идти.

– Ясно, – ответила она. Я надеялся услышать сожаление в ее голосе. Но прозвучал он ровно, непроницаемо.

Действовать явно нужно было без промедления, и я зашагал прочь. Потом припустил трусцой. Потом побежал во весь опор. Мчался по главной улице, пыхтел на горке к мосту, перекинутому над железнодорожными путями. Срезал по переулку, вылетел на узкую парковку между главной торговой улицей и железной дорогой – они все три шли параллельно.

Собирался по привычке постучать в заднюю дверь магазина, но вовремя себя одернул. Медленно, осторожно потянул дверь на себя, проскользнул внутрь. Аккуратно прикрыл дверь за собой.

Голоса были слышны даже со склада, много голосов. Магазин оказался набит до отказа.

С самого своего открытия прошлой осенью магазин стал фактическим местом сборищ всей нашей общины. Единственное по-настоящему еврейское место в городе, помимо синагоги. В Кольвине нам принадлежали все магазины, рестораны, досуговые центры. Куда ни пойдешь – повсюду свои. Будто ты всегда в кругу семьи. А здесь «Кошерный магазин Абрамовичей» был один в своем роде. Здесь мы встречались с приятелями, чтобы проверить, сколько одно человеческое тело в состоянии вместить дорито. Сюда мои сестрички приходили играть в догонялки с сестричками моих друзей – носились кругами во весь опор. Здесь собирались наши матери – посудачить о своей семейной жизни и о семейной жизни детей. Здесь собирались наши отцы, чтобы, сгрудившись кучкой, потолковать о делах и о еврейском законе.

Кроме того, народу магазин вмещал больше, чем синагога, – вот почему в этот день, после происшествия, здесь собралась вся наша община.

Склад был отделен от торгового зала полиэтиленовой занавеской. Я просунул голову в щель. Поскольку строительство многоэтажки заморозили, я как-то не думал, что нас здесь столько, что можно заполнить целый магазин, – но он был заполнен до отказа. Забиты все проходы. Люди стояли плечом к чужому плечу, а другим к прилавку с халвой, вдавливаясь друг в друга и в товар на полках.

Пристроиться можно было только за кассой и витриной с готовой едой. Возле стеклянной витрины стояли все главы нашей общины: ребе Фридман, мистер Абрамович, мой папа. Рядом с ними, у кассового аппарата, стоял доктор Резников, а с ним рядом трое моих одноклассников: Рувен Миллер, Хаим Абрамович, Мойше-Цви Гутман.

Причем одноклассники мои были отнюдь не в лучшей форме. Под глазом у Рувена красовался здоровенный фингал. Всех цветов радуги, прямо как плащ Иосифа. На неопытный взгляд Мойше-Цви выглядел совершенно обыкновенно. Но Мойше-Цви у нас – как зверь лесной: он будет любыми средствами прятать свою слабость, чтобы ее не заметили хищники. По тому, как именно он стоит, я сразу понял, что у него не в порядке рука или плечо. Он чуть-чуть горбился, чуть клонился влево, лицо слегка перекошено. Хаим вроде был в полном порядке – хотя и все с тем же рекордным числом переломов, понятное дело, – и он пристально смотрел на своего отца.

Мистер Абрамович держал в руке ермолку Хаима, демонстрируя ее собравшейся толпе. Это была Хаимова любимая ермолка. Очень стильная, замшевая, с серебряной каймой. Оказалась, что она порвана посередине, едва ли не пополам. И не распадается только благодаря серебряной кайме.

Я резко вдохнул.

Несколько человек из задних рядов разом повернулись и увидели, что я выглядываю из дверей склада.

Я попытался сохранить хладнокровие. Шагнул в торговый зал, сделал вид, что проверяю ширинку, типа, только что из уборной. Но по взглядам, полным гнева и узнавания, я сразу понял, что номер не прошел.

Проведя в торговом зале около минуты, я разобрался, что именно произошло.

Когда мы вышли из школы, я отправился к Анне-Мари. Мои друзья – в магазин. Взяли всякой ерунды: попкорна, ирисок, «Элитных дорито» – в зеленой упаковке, с кисло-пряным вкусом, импортированных из Израиля.

Друзья мои прогуливались, закусывали, наслаждались хорошей погодой, своими несравненными дорито – и тут к ним подошли несколько местных. Эти местные козлы начали выкрикивать антисемитские лозунги, а когда одноклассники мои достойно ответили им на словесные оскорбления, то перешли от слов к делу и напали на моих друзей.

Был момент, когда двое этих хулиганов прижали Хаима к стене. Рассуждали вслух, действительно ли у Хаима под шляпой еврейские рога. Сдернули с него шляпу. Когда рогов под шляпой не обнаружилось, они решили, что рога, видимо, совсем маленькие