— Товарищ Пилипчук, я вынужден буду обратиться к высшему руководству по инстанции. Я должен найти Галину!

Василий задумчиво посмотрел на новые шторы. Он так долго ждал, когда предыдущий начальник освободит помещение, и перестановку задумал загодя, и шторами разжился, чтобы сразу перевесить. Не хотел Василий расставаться с обжитым помещением. Он хорошо помнил тот день, когда задержали Галину Горбунову. В светлом пальто, чистенькая, беленькая. Если Григорий Алексеевич дознается, что его жену задерживал лично Пилипчук, придётся готовиться к расстрелу. За такие дела никого не пощадят. Василий огляделся, взгляд уцепился за нежную маркизу. Штора равномерно колыхалась от лёгкого сквозняка.

— Скорее всего, вашу жену отправили в Ачинскую пересыльную комендатуру. Я помню какую-то женщину, она ударилась головой, плохо разговаривала, мы подумали, что женщина лёгкого поведения. По описаниям подходит. В светлом пальто, с белокурыми волосами. Она?

— Может быть, — бледнея, проговорил Горбунов. Хоть какой-то след нашёлся, может, неправильный, но всё-таки, след. — Сколько всего пересыльных комендатур в стране?

Горбунов задал вопрос, но боялся услышать ответ. Сейчас Пилипчук скажет, что их двести, и что тогда? Тогда надежда окончательно умрёт. Горбунов вздрогнул.

— Шесть. Первые составы из Ленинграда пошли в Ачинскую и Томскую. В Ачинской комендатуре свою жену ищите! Туда пошёл первый состав с деклассированными. Там составляют списки спецпереселенцев. Ну, прощевайте, Григорий Алексеевич! Передайте Мише Воронову, что жду его вместе с хлопцами на облаву. Хорошие у вас бригадмильцы!

Пилипчук был уверен, что направляя Горбунова по ложному следу, он полностью избавляет себя от дальнейших неприятностей. Пусть моряк съездит на край страны, там любая дурь быстро пройдёт, когда увидит, что такое пересыльная комендатура. Не то, что жену забудет, про себя не вспомнит.

Василий повернулся спиной, явив взору плешивый затылок. Пораженный резким переходом от чёрных кудрей к редкой плешке, Горбунов ахнул, но тихо, так, что Пилипчук ничего не заметил. Через полчаса Григорий Алексеевич уже был на Октябрьской железной дороге.

Кусок дерюги впитал в себя влагу на земляном полу. Галина потрогала: везде мокро, вода с руки стекает, придётся лечь в сырость. Роза вяло рухнула на подстилку и закатила глаза. Девочка была без сознания. Галина осмотрела помещение сарая, ища глазами Николая Петровича. Толпа укладывалась на пол, один Вяхирев безучастно стоял в углу. Ему не хватило места. Галина осторожно уложила Розу и пошла за инженером. Слабый человек, этот Николай Петрович. От всего сразу в отчаяние впадает. Да все люди слабые. Обессилели, оголодали, люди на людей не похожи. Галина почувствовала, как отнимаются ноги. «Это жизнь из меня выходит», — подумала она и потрясла руками, пытаясь очнуться.

Галина взяла Вяхирева за руку и привела к дерюжке. Если положить сверху пальто, будет не так сыро. Можно усесться втроём; пока кто-нибудь поспит, другие посидят. Без пальто стало холодно. Ночная прохлада студила живот и плечи. Галина уложила Розу, а себя обхватила руками, ей казалось, что так станет теплее. Вяхирев сидел прямо на полу. Ему не хватило места на подстилке.

— Николай Петрович, садитесь вот здесь, рядом, всё потеплее будет, — уговаривала Галина, одновременно сердясь, что за человек этот Вяхирев. Почему с ним нужно нянчиться? Ведь он уже взрослый, солидный человек! В шляпе, в коверкотовом костюме, а ума, как у крестьянина из глухой деревни.

Николай Петрович отмахнулся от неё, как от зудевшего комара. Инженер погрузился в себя и не думал о настоящем, для него больше не было реальности, его больше не было в этом мире.

Огромное помещение склада не вместило колонну, людям пришлось тесниться и драться за место на полу. Все ложились рядом, подпирая друг друга, более сильные толкались, выбирая себе место для ночёвки поудобнее, если можно было назвать удобным влажный земляной пол. Несмотря на скученность, люди улеглись и угомонились, но вдруг что-то произошло. Сначала никто ничего не понял, а затем медленно, капля за каплей до сознания каждого стало доходить страшное. Случилось то, что давно должно было случиться.

В пересыльной спецкомендатуре началась эпидемия дизентерии. Кровавый понос гнал несчастных к парашам, их не хватало, заболевшие испражнялись прямо на людей. Кровавый понос забивался в ноздри, облеплял волосы тех, кто лежал на полу. Люди кричали, плакали, выли. На шум прибежали вохровцы, постреляли в потолок, поорали, и шум потихоньку стих. Вскоре пришёл нарядный военный с портупеей. Зажав нос ослепительно-белым платком, он прошёл несколько шагов и остановился. В помещении стоял смрад. Люди корчились от колик, закатывали глаза, синели, некоторые умирали на глазах.

— Егор Палыч, у них дизентерия. Они напились сырой воды, — сказал подошедший лекпом, молодой парень с русым чубчиком.

— И без тебя вижу, — ощерился Егор Палыч. — Что надо делать?

— Лечить, — вскинул голову лекпом, стараясь не дышать зловонием, — лечить! Чего ещё тут делать?

— Некогда нам их лечить. Это пересылка, а не госпиталь. Всё залить карболкой! Где каптенармус?

— Тут я, товарищ начальник конвоя! — пропел сзади умильный голос. Вперёд вылез, стараясь не наступать на лежащих людей, бравый каптенармус, румяный, с кавалерийскими усами.

— Ты, Хромов, сейчас же зальёшь всё помещение карболкой! Всё! И всех.

— Товарищ Чусов, нет карболки. Где ж я её возьму?

Егор Павлович выхватил вальтер и приставил к виску Хромова.

— Я тебе не товарищ Чусов, я тебе товарищ начальник конвоя! Понял?

— Слушаюсь, товарищ начальник конвоя! — пролепетал побледневший Хромов.

— Если мигом не достанешь карболку, я тебя пристрелю, как собаку, понял?

— Понял! Слушаюсь! Есть!

Чусов выскочил из складского помещения, задыхаясь и крутя головой. Воздуха не хватало. Ему казалось, что он полностью пропитался человеческими миазмами.

— А где ж я возьму карболку? — сказал Хромов, обращаясь к лекпому. Тот беспомощно развёл руками.

К утру склад напоминал химическую лабораторию. От него за версту несло карболкой. Каптенармус Хромов раздобыл средство в госпитале нового управления. Там всего было полно, и бинтов, и йоду, и