мало. Сколько, я не расслышал. — Я вошел в роль и включил фантазию, представил этих двоих и их диалог: — Второй такой говорит, что у людей на руках большие суммы, не смогут обменять, а тот — что-то про Чубайса.

— Когда?

— Двадцать какого-то июля — все, что удалось услышать.

Валютчик потер гладко выбритый подбородок, кивнул своим мыслям.

— Похоже на правду. Поэтому ты баксы и гребешь. Если не соврал, по гроб жизни должен буду. Соврал — прибью.

— Договорились! — попытался улыбнуться я и, похоже, получилось.

А сам вообще обалдел — ну а вдруг это и правда бред, и я ошибаюсь?

Не должен ошибаться, все логично.

Интересно, вот сейчас я правильно поступил? Сделал бы так же я-взрослый? Ответом пришла уверенность, что да, именно так он и сделал бы. В отличие от меня майского, который или побоялся бы, или забил.

Только в машине до меня дошло, что надо было еще на месте пересчитать заработанное, я склонился за водительским сиденьем, достал деньги. Все правильно.

— Поехали за инжиром, — скомандовал я, не пересаживаясь вперед.

Откинулся на спинку, вытер лоб. Сложно играть во взрослого, но прикольно. До вчерашнего дня мне казалось, что взрослеть страшно, теперь же стало ясно, как же это здорово! Если соображаешь, конечно. А то есть тупые и эти… инфантильные, вот те на что угодно согласны, лишь бы кто-то шевелился за них.

Одного они не учитывают: шевелиться-то будут, но не в их пользу.

Мои взрослые мысли! Я остановил мысль, про себя ее проговорил и полюбовался ею, как драгоценным камнем. Как же здорово!

К армянке я побежал чуть ли не вприпрыжку, а бабушка в машине осталась хвастаться Каналье, какой у нее бойкий внук.

Забрав ранее отобранный инжир и купив немного расквашенного себе, потому что очень уж он вкусный, я забрал коробки и потопал к машине, и тут меня окликнули:

— Пашка, здорово!

Я обернулся: ко мне спешили Иван и Светка, два мелких беспризорника. Упс. Ладно. Справлялся с дикими взрослый, значит, и я смогу, главное на шею их не пускать. Стало не страшно, интересно, что же я-старший в них нашел и почему взял под опеку.

— Будьте тут, я сейчас. — Велел я им и устремился к «Победе».

Поставив коробки возле машины, я рванул к ожидающим меня брату и сестре.

— Мы это, — отчитался Иван, — воровать бросили. Вот.

Мое внушение сработало⁈

Светка перестала ковырять пальцем в носу и кивнула:

— Да.

— Вот вы крутые! — обрадовался я и вдруг сообразил, что теперь им неоткуда взять вещи, да и вообще… — Как же вы добываете еду?

— Да так…— ответил Ванька. — Светке хорошо подают. Тетка одна приходит, кормит. Мы с Бузей машины моем. У тебя есть че пожрать?

Я вспомнил про две жвачки, которые так и не отдал Рамилю, и «сникерс». Но это ведь не еда. Пирожки — тоже не еда. Если ими постоянно питаться, живот заболит.

— Павел! — позвала бабушка из машины. — Ты едешь?

— Пять минут! — откликнулся я, отсчитал четыре сотни и отдал Ваньке, подумал и добавил еще двести рублей, сказал: — Купите себе борща.

Дети переглянулись.

— Пообещайте! — с нажимом сказал я. — Что это будет борщ, суп, а не пирожки или какая-то фигня.

— Обещаем, — нехотя сказал Ванька.

Я указал пальцем на Свету.

— А ты проследи. — Я вложил в ее руку жвачки. — И, если он нарушит обещание, разрешаю не делиться.

— Прослежу! — с готовностью кивнула она, и я поверил: так и будет.

— Все, пока! — Я помахал детям рукой.

— Спасибо! — донеслось в спину.

Бабушка не стала пересаживаться вперед, видела, что мне нравится на этом месте. Можно было отпроситься домой, но очень уж покататься хотелось. Во мне соседствовали два желания: просто сидеть впереди, открыть окошко, и чтобы ветер в лицо. И второе — чувствовать, как рокочет железное сердце автомобиля, как оживает уходящая эпоха. Так же мне-старшему нравилось общаться со стариками, потому что я-он осознавал, как хрупка жизнь. Двадцать лет — и уже не останется очевидцев, как было на самом деле, скажем, на войне. Я же всегда лицо воротил от всяких парадов, встреч с ветеранами — обязаловка, ущемление свобод!

И сколько ни говори словами, почему надо то или это, например, уступать место старикам, слова — это просто сотрясение воздуха. Пока не пропустишь сквозь себя — фиг поймешь. Я — понял. Вмиг понял множество вещей, осталось только принять.

Когда мы приехали в Васильевку, Каналья так и остался в машине.

— Эльза Марковна, давайте я вас на вокзал отвезу или куда там надо? Забесплатно.

Захотелось голосом Матроскина закричать: «Ура! Заработало» — и пробежаться по двору, изображая самолетик, но я с опаской посмотрел на бабушку. Только бы она не запорола эту, как ее… инициативу Канальи. У нас появился личный водитель — раз! Два — ему теперь будет ради чего не пить.

Бабушка задумалась, опустив голову и потирая подбородок. Помолчала немного и махнула рукой:

— А и пусть!

Я подбежал к Каналье и дал ему «пять».

— А теперь, дядь Леша, расскажите-ка мне про двигатель. И… научите меня водить?

— Нет! — отрезала бабушка. — Эта машина — память о Николае. Не позволю ее разбить!

Хотелось напомнить, что она ее вообще продавать хотела за бесценок, но я просто сложил руки на груди, сделал жалобное лицо.

— Ну пожалуйста! Я обещаю, что буду аккуратным. Я могу, ты же видела!

Она снова смолкла, мы вдвоем с Канальей уставились на нее жалобно. Пришел Боцман, и в полку жалобных взглядов прибыло. Бабушка молча удалилась на кухню на совещание с самой собой, вернулась с трубкой, раскурила ее и сказала:

— А черт с вами! Но если — хоть царапинка, убью обоих.

Бабушка и Боцман остались на дороге контролировать процесс. К ним подошел Юрка.

И снова мы с Канальей дали друг другу «пять».

— Так что сперва? — потер ладони он, — мотор или — за руль?

— За руль! — от восторга я аж подпрыгнул.

Глава 8

Так можно было?

Впервые я порадовался тому, что я — это просто я. Быть мной кайфово! Невозможно передать ощущение, когда в первый раз управляешь автомобилем, кладешь руки на руль, подстраиваешь