Шрифт:
Закладка:
П е т р. А что за персональное дело у него?
Е г о р. Товарищ дачу строит на садово-огородном участке.
П е т р (усмехнувшись). С помощью бумажного комбината?
Е г о р. Длинных рук. Ему разрешили вывезти с комбината машину обрезков, а он воспользовался и хапнул два кубометра деловой древесины.
П е т р. Не растерялся.
Е г о р. Одного я, Петр, не пойму. Сорок лет мы только тем и занимаемся, что людей без конца воспитываем, а на таких вот субъектов — никакого впечатления.
П е т р. Значит, плохо воспитываем, если не действует наша агитация.
Е г о р. Ничего! Вот с песочком мозги прочистим, будет знать, как руки распускать. Так вот о комбинате. Я, Петр, одно хорошо усвоил: силой не удержать рабочих. Хочешь иметь кадры — создай условия. У меня на комбинате сегодня каждый рабочий имеет квартиру, сад, огород. И это сильнее всякой агитации!
П е т р. Да. Такими успехами я, к сожалению, похвастаться не могу.
Е г о р. Ну, ну, не скромничай. В сорок четыре года — командир танкового полка, полковник. Не так уж мало. Рад я за тебя, Петр. Очень рад! Руководить в наше время нелегко. Прошли те времена, когда руководитель сидел в кресле и сочинял приказы. Сегодня думать надо, мозгами шевелить.
П е т р. Это и всегда надо было — мозгами шевелить. Но ты, Егор, молодец. За несколько лет — и такие чудеса.
Е г о р. За десять лет, Петр, за десять!
П е т р. Неужели с моего прошлого приезда, Лена, прошло десять лет?
Е л е н а М и х а й л о в н а. Прошло, Петя. Костику тогда было шесть. (Бросает взгляд на Петра.) Иди-ка, Петя, в ванну, а то Егор заговорит тебя. Он сутками может говорить о своем комбинате.
П е т р. Это хорошо, Лена. Это очень хорошо!
Е л е н а М и х а й л о в н а. Я там все тебе приготовила.
П е т р. Вот и чудесно! (Уходит.)
Е г о р (обнимая жену). Эх, Лена, Лена, и до чего же люблю я тебя!
Е л е н а М и х а й л о в н а. Что с тобой, Егор?
Е г о р. Ничего. Могу же я сказать своей жене: люблю! Настроение у меня превосходное.
Е л е н а М и х а й л о в н а. Рад приезду брата? Я это заметила.
Е г о р. А как Дмитрий обрадуется! Сейчас явится.
Е л е н а М и х а й л о в н а. Он один приедет?
Е г о р. А с кем же? В такой день посторонние в доме ни к чему. Впрочем, от него всего можно ожидать. (Увидев рубашку.) Это мне?
Е л е н а М и х а й л о в н а. Да, для тебя приготовила.
Е г о р. Скажи как накрахмалила!
Е л е н а М и х а й л о в н а. Егор, с Костиком у нас неважно. Он больше не комсорг!
Е г о р. Плохо! Но у него всё впереди! Его еще сотни раз будут выбирать и переизбирать. Пусть побольше об учебе думает.
Е л е н а М и х а й л о в н а. Но меня беспокоит, что он не только не огорчен, а даже радуется. И это страшно, Егор.
Е г о р. Это по молодости.
Е л е н а М и х а й л о в н а (думая о своем). Может быть, и так. Он и говорить стал как-то странно. Такие слова у него появились. Не понимаю, где он только их нахватался.
Е г о р. В молодости все завираются. Всё естественно. Пройдет. Я им займусь.
Появляется П е т р.
Ну, освежился?
П е т р. Хороша водичка!
Е г о р. Все удобства. Наш городок, Петр, не хуже Москвы. Только дома́ чуть пониже да асфальт чуть пожиже. (Увидев шрам у Петра.) Да, я все хотел у тебя спросить, а что это у тебя за шрам? После войны, насколько помню, никакого шрама не было?
П е т р. Это я как-то ночью проверял посты. Темень, хоть глаз выколи. Стукнулся о броню танка.
Е г о р. Крепенько?..
П е т р. Не без этого. (Подходит к окну.) Богатое у тебя личное хозяйство, Егор. Себя не забываешь.
Е г о р (горячо). Своими руками создал, на пустыре. На том самом, где мы с тобой, Петр Ильич, мальчишками в войну играли. Не забыл? (Поет.)
«Мы красная кавалерия,
И про нас
Былинники речистые
Ведут рассказ».
П е т р (подхватывает).
«О том, как в ночи ясные,
О том, как в дни ненастные…»
О б а.
«Мы — смело,
Мы — гордо
В бой идем».
Е г о р (смеется). Не забыл.
П е т р. Да, в те времена мне и в голову не могло прийти, что ты такой домище себе выстроишь.
Е г о р. Укоряешь?
П е т р. Да нет, констатирую факт.
Е г о р. Укоряешь, Петр, укоряешь, вижу. Ну так вот. Не создав людям приличной жизни, я, конечно, не стал бы думать о себе, о своем собственном устройстве. Но сегодня я имею на это моральное право, в чем ты, надеюсь, убедился. И скажу откровенно, по-братски. Не имей я этого гнезда, может быть, и меня такого, каким ты меня видишь, не было бы. Врать не буду, Петр: в этой тишине я кое-что переосмыслил. Раньше я так считал: жизнь — это работа от зари до зари, совещания, заседания, участие в различных комиссиях. Но теперь смотрю иначе. Я понял, что есть на свете еще и другая жизнь.
П е т р. Другая?
Е г о р. Устал я, Петр. Чертовски устал от суматошной работы. Много ли спокойных дней у меня? Комбинат огромный. Забот полон рот. Когда-то надо и о себе подумать.
П е т р. В чем же ты видишь смысл своей второй жизни?
Е г о р. В чем смысл? Знаешь, как-то ранним утром я пешочком отправился на работу. И вдруг слышу щелчок. И что же ты думаешь? Почка на тополе лопнула. Да-да, самая обыкновенная почка. Подошел к дереву, наклонил ветку и увидел в раскрытом колпачке маленький листочек. На моих глазах он зашевелился, ожил. А почему? Свет, тепло, свободу почуял. Да-да, тепло и свет! И знаешь, это на меня произвело огромное впечатление. В тот день я впервые подумал о себе и понял, что я, как тот листочек, живу под каким-то колпачком… Все время в упряжке хожу. Понял и другое: не умеем мы, не умеем пользоваться благами, которые дает нам жизнь.
П е т р. Любопытное наблюдение.
Е г о р. Я, конечно, не умаляю значения наших общественных дел. Без них нам не обойтись. Но во всем должно быть чувство меры.
П е т р. Что ж, я тоже за это.
Е г о р. У меня
