Ежегодно первого февраля в Инженерном училище давался бал, и бывало много приглашенных, которые с трудом помещались в залах и дортуарах[15], большая столовая же запиралась, так как в нее убирали все кровати, столики и табуретки. Балы эти пользовались большой популярностью благодаря нашему начальнику Шильдеру [16], известному историку, и ротному командиру полковнику Прескотту, который в Петербурге пользовался широкой известностью, был громадного роста и обладал голосом рыкающего льва. Удивительно, что Шильдер, обладавший способностью прекрасного историка и литератора, всегда страшно стеснялся, когда обращался с речью перед строем юнкеров; он с трудом подбирал нужные слова, конфузился, потирал рукой свой бок и старался как можно скорее кончить речь и улизнуть.

Когда еще в январе месяце пошли разговоры о предстоящем торжестве, меня привлекли в качестве советника, но когда я высказал свои предложения и в особенности когда я сделал эскизные рисунки убранства помещений (простите, я начинаю отчаянно хвастаться), товарищи пришли в восторг, увидев новое, не то, что было в предшествующие годы, и полностью предоставили мне возможность распоряжаться, изъявив при этом открытое желание помогать мне во всем по мере своих сил и возможностей. Нам выдали денежный аванс, и мы горячо принялись за приготовление. Я опишу по порядку все помещения в том виде, какой они имели в день первого февраля.

Большая столовая, которая, как я уже сказал, превращалась в склад, была занята только на одну треть; кровати были поставлены на ребро в несколько ярусов. Склад этот был отделен от остальных двух третей драпировкой из одеял, подобранных красивыми складками, сколотыми английскими булавками. Драпировка была подвешена к потолку и свешивалась до ряда кроватных столиков. На столики были поставлены вплотную одна к другой кровати, так что их изголовья образовывали решетку с медными розетками и головками, половина же кроватей была скрыта за портьерой. Ножки кроватей были закрыты табуретками, положенными на столики, перед которыми был поставлен ряд табуреток стоймя и затем ряд табуреток боком, так что образовалась во всю ширину комнаты лестница, также задрапированная одеялами с подборкой лиловой каймы. В середине драпировки был поставлен большой портрет Тотлебена[17] в золотой раме, а по бокам были сделаны из штыков бра на фоне звезд из шомполов; за решеткой стояли козлы из ружей.

Трудно было догадаться, что все это убранство было сделано из тех вещей, которые надо было на время спрятать. Свободная часть столовой была отведена для чайного буфета с бутербродами, которые пополнялись из расположенной неподалеку кухни. Следующая небольшая комната спальни, которая называлась у нас детской, была занята буфетом с напитками и фруктами. Далее шла большая эллиптическая комната, в которой были нагромождены столики и табуретки, поверх них – матрасы и старые шинели; получалось подобие холмов, по которым были установлены елки целым лесом, среди этого леса были устроены каменные гроты из заранее написанных на картоне декораций. Комната освещалась громадным фонарем из зеленой бумаги с вырезанными черными силуэтами. В одном конце комнаты был поставлен большой аквариум с золотыми рыбками, освещен он был внутри электрическими лампами от ящика с аккумуляторами, так как электрического освещения тогда у нас еще не было, а в другом конце стоял Геронов фонтан и бил струйкой воды с одеколоном. Следующая большая комната служила для танцев и была меблирована только золочеными стульями. Затем шли две комнаты, спальня и приемная, богато меблированные роскошной мебелью и коврами из магазина и складов мебельной фабрики Мельцера, сын которого был нашим товарищем в училище. Одна из комнат была меблирована как гостиная, а другая представляла собой роскошный кабинет и служила курительной. Далее шел большой рекреационный зал, отведенный также для танцев, со вторым оркестром музыки и буфетной в одной из комнат лазарета.

Приглашенные гости были поражены небывалым убранством помещений и меня направо и налево представляли разным высочайшим особам как инициатора и главного распорядителя нашего праздника, товарищи поздравляли меня с громадным успехом и благодарили за труды, и акции мои как художника поднялись очень высоко. Результаты успеха были для меня самыми неожиданными: со стороны начальства стало проявляться ко мне такое благоволение, что не только всякие наказания прекратились, но в конце учебного года, когда я заболел и у меня сделалось сильное разлитие желчи, меня освободили от пяти выпускных экзаменов, а в лазарете за мной усиленно ухаживали, прекрасно кормили и даже постоянно снабжали апельсинами по рецепту врача.

Освобождение от пяти экзаменов мне было очень на руку, так как я по-прежнему продолжал увлекаться теми предметами, которые были сопряжены с черчением и рисованием. Но я «запускал» другие науки, в особенности я «запустил» математику и механику, и в свое время мне пришлось в этом очень раскаяться; на мне оправдалась остроумная поговорка: «Как веревочке не виться, а все кончику быть».

С большинством из своих товарищей по училищу я снова встретился в Инженерной академии, куда не попала только более неспособная половина класса. Среди них помню скромного и очень милого юнкера Фоша, который совершенно не умел чертить; над ним смеялись: когда ему надо было провести прямую линию, то он вытягивал палец и по нему вел рейсфедером, а для кривой линии палец сгибал. Другой чудак – Андреев – здоровый краснолицый юноша, очень высокого мнения о своей наружности и всегда чисто выбритый, ходил с величественной осанкой. Мы постоянно над ним подшучивали, но больше всех его обижал некий Сыро-Боярский, который неожиданно схватывал его за шею под подбородком и восклицал: «Взять Андреева за подлицо». Выражение «заподлицо» употребляется в столярном и слесарном деле, когда какую-нибудь выдающуюся часть срезают под одну плоскость остального предмета.

Однажды весной, гуляя в нашем саду, мы увидели, что какой-то юнкер Константиновского училища с трудом перешагнул через низкую ограду и свалился к нам в сад; оказалось, что он был пьян до потери сознания. Я сейчас же был вызван для лечения труднобольного, мы его перенесли в свободный карцер и положили на кровать. Рюмка воды с тремя каплями нашатырного спирта быстро привела его в чувство. Через несколько часов он настолько оправился, что мы отпустили его домой, снабдив деньгами на извозчика. Потом мы были очень обижены тем, что он не только не заехал нас поблагодарить, но даже и не вернул денег.

Кормили нас в Инженерном училище значительно хуже, чем в Александровском. Несмотря на разные сладкие муссы, желе и бланманже, мы подчас