и усиленной работы он сошел с ума и умер в психиатрической лечебнице.

Старший брат моего отца был офицером, спился и проворовался, за что был уволен со службы и пропадал в каком-то захолустном польском городишке. Отец послал специального человека, чтобы разыскать его и привезти в Москву. Его привезли, уже слепого, и отец нанял ему комнату с полным пансионом и много лет, до самой его смерти содержал на своем иждивении. Другой старший брат отца, артиллерийский генерал, также за какие-то беспорядки в бригаде был уволен со службы в запас и потом – в отставку, всегда жил у нас летом на даче на полном содержании, и отец постоянно ему помогал. Вся семья сестры моей матери жила за счет моего отца. Я уже не говорю о массе людей, которые постоянно выпрашивали у отца подачки и взаймы без отдачи.

Отец был идеальным мужем моей матери, и за все двадцать с лишним лет их супружеской жизни не было ни одного облачка, омрачившего их отношения. После смерти моей матери он прожил много лет, и ему не только никогда в голову не приходила мысль о женитьбе, но он никогда до самой смерти не изменил памяти своей жены. Он написал маленькую книгу памяти покойной, и эта книга рисует идеал отношений двух супругов. Я помню, как каждый вечер отец с матерью ходили под руку по залу и тут в интимной беседе решали все семейные дела.

Я помню, как каждый вечер отец с матерью ходили под руку по залу и тут в интимной беседе решали все семейные дела.

После двадцати пяти лет службы управляющим Нижегородской дороги отец решил уйти в отставку и на все уговоры остаться дальше на этой службе твердо отвечал, что надо дать дорогу молодым. Он вышел в отставку, оставаясь только председателем Комиссии по водопроводу и канализации города Москвы, на каковом месте работал с самого начала постройки нового московского водопровода и до своей смерти. Уезжая с казенной квартиры у Андроникова монастыря, он купил в Козловском переулке небольшой деревянный дом с большим садом. Я помню, как он скучал без привычной своей службы и много времени проводил в своем саду с лопатой, ухаживая за деревьями и цветами. Отец спокойно, но очень много работал по службе и зарабатывал большие деньги. Во время своей службы на железных дорогах и в московской городской управе он зарабатывал до пятидесяти тысяч рублей в год и при весьма скромном образе жизни откладывал для своих детей. У него было состояние, – накопленное исключительно трудом по службе, потому что он никогда не играл на бирже и никогда не имел никаких доходных статей, кроме службы, – в несколько сот тысяч рублей, исключительно в облигациях четырехпроцентного государственного займа и в акциях Казанской железной дороги. После революции это состояние моментально обратилось в нуль, и пришлось занимать деньги на его похороны.

Отец всегда работал самостоятельно и не любил оказывать протекцию своим родственникам и особенно детям. Когда его из Петербурга просили принять на себя труд быть председателем Комиссии по постройке здания нового Инженерного училища, теперь Института транспорта, и указали ему на меня как на строителя, то он ответил, что согласен быть председателем при условии свободного выбора строителя. Отец пригласил архитектора городской управы М. К. Геппенера, а меня засадил составлять сметы.

Его долго тяготило то обстоятельство, что начальником движения на Нижегородской дороге служил брат моей матери, которому он прямо принужден был дать место.

Отец обладал очень хорошим здоровьем и никогда не хворал. Единственное лекарство, которое он принимал от легкого кашля по утрам (им страдают все курящие), – это была сельтерская вода с молоком. Первый раз в жизни он был болен круппозным воспалением легких на семьдесят четвертом году жизни. Когда доктор дал ему принять три грана хины, то у него поднялся такой шум в ушах, что он не знал, «куда девать голову». После болезни он с сестрами пробыл около двух месяцев в Италии и совершенно поправился. У него была такая сила воли, что после болезни он по приказу докторов бросил курить и пить за обедом один стакан пива, к чему он привык в течение пятидесяти лет.

Отец дожил до революции и говорил про большевиков, что они знают, что делают, «эти заведут порядок».

Он умер в конце декабря 1917 года восьмидесяти шести лет в полном сознании и со свежей головой. Перед смертью он знал, что его состояние погибло, и, умирая, сказал детям: «Ну, выкарабкивайтесь, как знаете». Я в это время был на юго-западном фронте, жил в глухой деревушке Кукавке в тридцати верстах от города Могилева-Подольского и строил окопы.

Глава пятая

Инженерное училище и Инженерная академия помещались в здании, выстроенном Павлом для своего дворца, в котором его и убили. Инженерное училище занимало сравнительно небольшую часть Инженерного замка. В первом этаже был большой зал с окнами в сад, по одну сторону зала располагались приемная с комнатой дежурного офицера, четыре комнаты спален и столовая, по другую – лазарет. Во втором этаже – зал, три класса и фундаментальная библиотека, общая с академией. Занимаемые нами комнаты были различной величины и формы и очень интересны в архитектурном отношении; например, одна из комнат спальни представляла собой правильный эллипс и была перекрыта сводом в форме эллипсоида; мы находили фокусы эллипсоида, и два человека, стоя в фокусах, тихо между собой переговаривались, а человек, стоящий между ними, ничего не слышал.

Среди товарищей у меня не было больших друзей, отчасти оттого, что мое пребывание в училище было кратковременным, и отчасти оттого, что на перешедших из других училищ на третий курс Инженерного почему-то смотрели косо, в особенности наше офицерское начальство. Они чувствовали, что мы в любой момент можем потребовать производства в офицеры, стать на равную ногу с ними, и это обстоятельство было большим «плюсом» нашего положения. Со мной перешли в Инженерное училище на третий курс еще двое юнкеров из других училищ, но не выдержали режима и ушли среди года. Помню среди товарищей очень интересных и способных учеников, как, например, Житкевич – наш фельдфебель, Кривошеин, Сокольский, Саткевич; все они после академии играли большую роль в инженерном обществе. Саткевич был очень маленького роста и постоянно дружил с таким же малышом Корево; мы их называли Саткевич и Коревич, или Задкевич и Передкевич. Житкевич был известным инженером по фортификационным постройкам, и его приемы и предложения были использованы при