примерно ее возраста, который меня раздражал: мне не нравились ни его манера говорить, ни игры, которые он ей предлагал, будто ребенку. В один из таких визитов, когда мне пришлось остаться, этот парень вывел меня из себя. Мирна вроде не слишком обращала на него внимание, она его игнорировала. В кругу семьи она вела себя так же тихо и сдержанно. Помогала тетке готовить обед, накрывать на стол. Мне было противно видеть, как она подчиняется приказам этой бабы, я считал это унизительным для себя.

Когда Мирна туда отправлялась, а у меня был выходной, я оставался целый день с матерью. Ей было все равно, чаще всего она даже не замечала моего присутствия, но я радовался, пусть Мирна видит, что в некотором смысле мы делим домашние обязанности. Мать пялилась в одну точку, напевала, пыталась поймать летающую рядом муху. Основную часть времени она спала, свернувшись на кровати, наверное под действием лекарств. Порой ей снились кошмары, она кричала и дергалась, не просыпаясь. Врач утверждал, что к лекарствам происходит привыкание и что, если она кричит все чаще во сне, надо увеличить дозу. Самое странное, болезнь не отразилась ни на лице, ни на теле. Только волосы немного поседели, но она помолодела, что выглядело по-дурацки, несуразно, будто она нацепила парик. Несмотря на то что она не двигалась, она не толстела, наоборот, оставалась удивительно стройной и поджарой. Светлые глаза стали еще больше и ярче за счет лекарств. Она совсем не выходила из дома, что объясняло ее бледность, но я был уверен, что, одень ее, причеши и выведи в свет, никто не догадался бы о ее безумии. Судя по всему, она ничего не осознавала: не понимала ни кто рядом с ней, ни что происходит, она произносила бессмысленные слова, полагала, что Мирна ее дочь, или служанка, или сестра, или все разом, меня она принимала поочередно то за незнакомца, то за мужа, видимо из-за сходства. Она будто вернулась на двадцать лет назад. Говорила, что снова уедет в деревню, когда настанут светлые дни, что начнет путешествовать, оставит квартиру, хотела, чтобы ей купили машину, и еще не пойми чего. Иногда она звала моего брата, часами баюкала его на руках, как невидимое дитя. Она даже не помнила, что его нет.

Как-то в конце лета после такого сидения с матерью день напролет я пошел за Мирной; установилось перемирие, передышка, считалось, что я в увольнении. Утром я ее отвел, очередной раз отказался обедать, хотя тетя уже приглашала меня формально. Мирна выглядела как обычно, накануне мы ходили гулять на берег моря, как всегда, ели мороженое, она казалась довольной. Разумеется, она время от времени плакала, но к вечеру всхлипывала все реже; я подумал, что боль от смерти отца проходит и рядом со мной она чувствует себя совершенно счастливой.

Я пошел за ней к шести часам, постучал в дверь квартиры, мне открыла тетка с удивленным лицом; и я сразу же заподозрил неладное, когда увидел эту уродливую толстуху в домашнем халате с желтыми цветами.

— Но… Мирна уже ушла…

Несмотря на растерянность, я все понял и среагировал сразу, не дав ей закончить.

— Да, да, я в курсе, только хотел проверить, получится ли у меня прийти вовремя. Так, зашел на всякий случай.

— Как жаль, что вы с ней разминулись, она ушла полчаса назад.

— Ничего, увидимся дома. Спасибо. До свидания, мадам.

И я ушел как ни в чем не бывало, совершенно невозмутимый, но как только она захлопнула дверь, я кубарем слетел по лестнице. Ушла, не подождав меня, хотя знала, что я приду, и наплела что-то тетке. Хорошо, что я мгновенно среагировал, по крайней мере, старуха ни о чем не догадалась. Может быть, она вернулась домой, подумал я. Хотя, если бы она собиралась вернуться, она меня подождала бы.

Я плохо соображал. Что на нее нашло? Проще всего тоже вернуться и подождать ее. Она не могла уйти далеко совсем одна. А может, бакалейщик… Нет, бакалейщик слишком малодушен и труслив для таких вещей. Последний раз он действовал не сам. Я был удивлен и нервничал. Вернувшись, я начал перебирал тысячу вариантов, чем она могла заниматься. Нужно, чтобы она вернулась. Война в разгаре, ей некуда идти. Оставалось ждать.

Я ходил взад-вперед по дому часа два, до того как стемнело. Мирна не возвращалась. Я обыскал комнату, ничего особенного не нашел: ни записки, ни пропавшего чемодана — ничего. Вся ее одежда вроде бы еще висела на месте. Я в злобе разорвал ее фотографии и разбросал по полу ее вещи. Это немного меня успокоило, и я уселся на балконе подумать. Концы не сходились с концами. Юная девушка не ходит далеко одна, в особенности в потемках, и не шастает по улицам. Значит, она с кем-то и, видимо, где-то в доме или квартире. С кем? С кем она могла встретиться, к кому пойти? Я снова подумал о бакалейщике. Возможно. Если она зашла к нему без предупреждения, он мог забыть о малодушии и трусости, хотя маловероятно. Вдруг мне пришло в голову, что с ней что-нибудь случилось, что она ушла и хотела вернуться, но по дороге с ней что-нибудь произошло. Я схватил пистолет, накинул форму и побежал в дежурку, чтобы взять джип и заодно кого-нибудь с собой за компанию. Несчастный случай более логичный вариант. Оставалось лишь объехать все больницы с ее фотографией. На улице ко мне вернулось хладнокровие. Гнев прошел.

В части я объяснил дежурному офицеру, что пропала девушка, с которой я живу, и что надо ее найти; он ответил, чтобы я не волновался, без звука дал мне джип и водителя, тем более что вокруг все было спокойно. Стояла прекрасная ночь, теплая и звездная, легкий ветер с моря иногда доносил соленый воздух. Мы объехали город, начиная со стороны тетки Мирны. Каждый раз, подъезжая к заграждению, мы показывали ее фотографию, и я беспокоился, что весь город узнает, что я ее ищу и что она пропала. Спустя два часа, побывав в трех больницах, мы не обнаружили ни одного следа Мирны; она испарилась, будто унесенная вечерним ветерком. Я начал здорово нервничать, чувствовал, как во мне вскипает глухая холодная ярость и страшная тоска, потому что, возможно, она нуждалась во мне, а я не мог ее найти. К полуночи мы объехали все больницы нашего сектора и расспросили всех часовых, никто ее не видел. От ярости у меня тек холодный пот, теперь я был уверен,