Стоило Доркас сказать: «А вот о том, что я такое сегодня видела, ты, Севериан, так и не спросил», – я осознал, что невольно увожу разговор в сторону от сих материй. Имелось у меня не слишком приятное предчувствие, что, на мой взгляд, ответ окажется совершеннейшим пустяком, однако для Доркас значит очень и очень многое; так умалишенные порой бывают уверены, будто червоточины под корой упавших деревьев есть некие сверхъестественные письмена.

– По-моему, что бы это ни было, тебе о нем лучше не вспоминать, – сказал я.

– Разумеется, лучше бы, да только не выйдет. А было это кресло.

– Кресло?

– Да, старое кресло. И стол, и еще около полудюжины разных вещей. Оказывается, на улице Токарей есть лавка, где продают старую мебель эклектикам и автохтонам, в достаточной мере проникшимся нашей культурой. Источников удовлетворения спроса здесь, в Траксе, нет, и потому ее владелец с сыновьями два-три раза в году отправляется в Несс, в заброшенные кварталы на юге столицы, и там битком набивает барку всякой всячиной. Понимаешь, я говорила с ним, и он обо всем рассказал. Пустующих домов там – десятки тысяч. Некоторые давным-давно обвалились, но некоторые до сих пор целы, как в тот день, когда были брошены хозяевами. Большая часть, конечно, разграблена, однако они до сих пор находят в таких домах серебро, а то и кое-какие драгоценные украшения. Правда, мебели сохранилось не так уж много, но съехавшие хозяева почти всегда что-нибудь да оставляли.

Почувствовав, что Доркас вот-вот расплачется, я подался вперед и погладил ее по голове. Однако Доркас, дав взглядом понять, что ей этого не хочется, вновь, как и прежде, улеглась на кровать.

– Случается, в таких домах вся мебель на месте. Подобные, по словам лавочника, лучше всего. Он полагает, что, когда кварталы пустели, по две-три семьи или даже по два-три человека, живших в одиночестве, оставались. Одни – потому что слишком стары, чтобы сниматься с обжитого места, другие – попросту из упрямства. Я долго об этом думала и не сомневаюсь: должно быть, у некоторых там имелось… нечто такое, с чем они не в силах расстаться. К примеру, могилы близких. Чтоб уберечься от мародеров, они наглухо заколачивали окна, заводили сторожевых псов, а то и зверей пострашнее. Однако в конце концов и эти люди съезжали в другие места… либо жизнь их подходила к концу, а звери, сожрав трупы хозяев, вырывались на волю, и с тех самых пор, до появления этого лавочника с сыновьями, туда не заглядывал никто, даже грабители или падальщики.

– Должно быть, старых кресел там великое множество, – заметил я.

– Да, но не таких. В этом кресле мне оказалась знакома каждая мелочь, вплоть до резьбы на ножках и даже рисунка древесных волокон на подлокотниках. Сколько всего я тогда вспомнила… а после, когда меня стошнило свинцовыми пулями вроде твердых, налитых тяжестью семян, окончательно все поняла. Помнишь ли ты, Севериан, как мы покинули Ботанические Сады? Как втроем с Агией вышли из того громадного остекленного вивария и ты нанял лодку, чтоб нас переправили с острова на берег, а река густо заросла ненюфарами, голубыми цветами среди глянцевых зеленых листьев? Так вот, семена у них точно такие же – твердые, увесистые, темные… а еще я слышала, что они тонут в воде и могут покоиться на дне Гьёлля не одну эпоху. Однако, волею случая оказавшись вблизи от поверхности, они, сколько б им ни было лет, прорастают и вновь украшают реку цветами, целую хилиаду ждавшими своего часа.

– Я тоже об этом слышал, – подтвердил я. – Но для нас-то с тобой все это ничего не значит.

Лежала Доркас, не шевелясь, но голос ее задрожал:

– Какая сила зовет их наверх? Какая? Ты можешь ответить?

– Свет солнца, наверное… Хотя нет, ответа я не знаю.

– А солнечный свет исходит только от солнца?

Да, тут я понял, к чему она клонит, но согласиться с ней отчего-то не мог.

– Переправляя нас через Птичье Озеро, тот человек – Хильдегрин, тот самый, с кем мы встретились во второй раз на крыше гробницы посреди руин каменного городища, – поминал о миллионах умерших, покойников, чьи тела похоронены там, в воде. Что удерживает их на дне, Севериан? Сами по себе мертвые тела всплывали бы на поверхность. Чем их утяжеляют? Я не знаю… а ты?

А вот я это знал.

– Свинцовую дробь сыплют в желудок сквозь горло.

– Я так и думала. – Голос Доркас звучал так слабо, что был едва слышен даже в крохотной тихой комнатке. – Нет, не думала – знала. Поняла, как только увидела их.

– Думаешь, Коготь… вернул тебя назад?

Доркас кивнула.

– Действительно, иногда он творил нечто подобное. Но только если я вынимал его, да и то не всегда. А когда ты тащила меня из воды в Саду Непробудного Сна, он лежал в ташке, и я о нем даже не подозревал.

– Севериан, однажды ты позволил мне подержать его. Можно взглянуть на него еще раз?

Я вынул камень из мягкой замшевой ладанки и поднял кверху. Голубое сияние самоцвета словно дремало, но я отчетливо видел в его середине хищно изогнутый крюк, в честь коего он и был наречен Когтем. Доркас потянулась к нему, но я, вспомнив судьбу винного бокала, отрицательно покачал головой.

– Думаешь, я хочу сделать с ним что-то дурное? Нет, не хочу. Это ведь святотатство.

– Если ты веришь собственным словам – а по-моему, ты вправду так и считаешь, – то наверняка ненавидишь Коготь, пробудивший тебя…

– …от смерти. – Вновь устремившая взгляд в потолок, Доркас заулыбалась, словно делясь с ним каким-то интимным, до смешного нелепым секретом. – Не стесняйся, говори прямо. Вреда тебе это никакого не причинит.

– От сна, – поправил ее я. – Поскольку какая же это смерть? Если уж человека можно взять да вернуть назад, это вовсе не смерть – не смерть в нашем с тобой понимании, не то, что приходит на ум, когда мы говорим «смерть». Хотя, должен признаться, поверить, будто Миротворец, умерший многие тысячи лет назад, стал бы поднимать кого-либо из мертвых при помощи этого камня, мне не по силам.

Доркас не отвечала. Вполне возможно, она вовсе меня не слушала.

– Ты вспомнила, как Хильдегрин, – продолжал я, – вез нас на лодке через озеро, за цветком аверна. А помнишь, что он говорил о смерти? Что смерть будто бы с птицами в доброй дружбе. Возможно, нам еще в тот день следовало понять, что подобная смерть не может быть смертью, какой мы ее представляем.

– А если я скажу, что верю во все это, ты позволишь мне подержать Коготь?

Я вновь отрицательно покачал головой.

Смотрела Доркас по-прежнему не на меня, но, должно быть, заметила движение моей тени, а может, тот, воображаемый ею Севериан на потолке попросту тоже покачал головой.

– Ну что ж, ты прав – я в самом деле собиралась уничтожить его, если получится. Знаешь, что я действительно думаю? По-моему, я была мертвой – не спящей, мертвой. Вся моя жизнь миновала долгое-долгое время тому назад, когда мы с мужем жили над крохотной лавкой и растили ребенка. А твой Миротворец, явившийся к нам в незапамятные времена, – авантюрист, искатель приключений, принадлежавший к одной из древних рас и переживший всеобщую гибель. – Пальцы ее крепко стиснули край одеяла. – Скажи, Севериан, не его ли нарекут Новым Солнцем, когда он явится снова? Не к этому ли все идет? А еще я считаю, что, явившись к нам, он принес с собой нечто, обладающее той же властью над временем, какой зеркала Отца Инире будто бы обладают над расстоянием. То есть твой самоцвет.