Шрифт:
Закладка:
Увы, вся их отвага пропала впустую. Вновь ослепительная вспышка, волна жуткого жара – и я, волоча за собой наполовину бесчувственную трактирщицу, со всех ног рванулся вперед.
Бежать я намеревался туда, откуда появились димархии, однако, охваченный паникой (к моему страху прибавился леденящий душу страх Теклы), свернул за угол слишком поздно, а может быть, слишком рано. Вместо крутого спуска к нижнему городу передо мной, вопреки всем надеждам, открылся тесный глухой дворик, примостившийся на пятачке скального выступа, а к тому времени, как я осознал положение, жуткая тварь – вновь невысокая, сгорбленная, но окруженная ореолом некоей устрашающей незримой силы – преградила нам выход на улицу.
В неярком свете звезд она казалась всего лишь согбенным стариком, однако большего ужаса, чем при виде нее, я не испытывал никогда в жизни. В глубине дворика виднелся хакаль – несколько больше хижины, где страдали больная девчонка и ее брат, но в той же манере сооруженный из жердей, лозы да глины. Ударом ноги выбив дверь, я стрелой помчался сквозь лабиринт омерзительно грязных комнаток – из первой во вторую, а за ней в третью, где спали вповалку около полудюжины человек, а за нею в четвертую, где и остановился перед окном, ведущим наружу примерно так же, как амбразура моего кабинета в Винкуле. То был тупик, последняя из комнат хижины, нависавшая, точно ласточкино гнездо, над пропастью, в эту минуту казавшейся бесконечной.
Из только что покинутой нами комнаты донеслись гневные возгласы разбуженных вторжением хозяев хакаля. Дверь распахнулась, однако собравшийся вышвырнуть прочь незваных гостей – должно быть, увидевший блеск «Терминус Эст» – застыл на пороге как вкопанный, изумленно выругался и поспешил удалиться. Почти в тот же миг кто-то пронзительно завизжал, и я понял: огненное создание уже здесь, в хакале.
Стоило отпустить повисшую на мне трактирщицу, та без сил рухнула у моих ног. За окном не обнаружилось ничего обнадеживающего: стена из обмазанного глиной плетня заканчивалась несколькими кубитами ниже, а концы балок, поддерживавших настил пола, наружу из-под нее не выступали. Край крыши, крытой прелой соломой, расползался под пальцами, как паутина. Не успел я ощупать карниз в поисках хоть какой-то опоры, как комната озарилась светом, начисто стершим все краски вокруг, разогнавшим по углам черные, точно сама сажа, точно расщелины в самом мироздании, тени. Что ж, дело ясное: либо вступить в бой и, по примеру димархиев, принять смерть, либо прыгать в окно… и я развернулся лицом к явившейся по мою душу твари.
Тварь еще не переступила порога – маячила невдалеке от дверного проема, снова раскрывшаяся, как там, среди улицы. На каменном полу перед ней распростерся наполовину обглоданный пламенем труп какой-то злосчастной старухи, а огненное создание (в этом я мог бы поклясться) склонилось над жертвой с таким видом, словно внимательно изучает ее. Покрывшиеся волдырями, шипящие, точно жир на сковороде, кожа и плоть старухи распались в прах. Еще миг – и даже кости ее превратились в белесый пепел, а тварь, разметав его лапой, двинулась к нам.
По-моему, во всем мире не было, нет и не будет меча лучше «Терминус Эст», однако в бою с противником, разбившим наголову такое множество кавалеристов, помочь он мне не мог, и посему я, в смутной надежде, что со временем его отыщут и вернут мастеру Палемону, отбросил его в сторону и выхватил из ладанки на груди Коготь.
Пожалуй, с такими же чувствами утопающий хватается за соломинку, однако мне сразу же сделалось ясно: соломинка эта меня не спасет. Каким бы образом неведомое создание ни воспринимало окружающий мир (а судя по его движениям, на Урд оно было практически слепо), самоцвет тварь разглядела немедля и ничуть его не испугалась. Неторопливо, будто ощупью двигавшаяся к дверям, она оживилось, целеустремленно скользнула вперед, достигла порога… а едва миновав его, с грохотом, с треском исчезла, окруженная облаком дыма. Дыра, прожженная ею в хлипком дощатом полу, начинавшемся сразу же за порогом, за краем скального выступа, озарилась снизу сполохами ее бесцветного пламени, сменившимися быстрым чередованием прочих оттенков: сиренево-синий уступил место лиловому, лиловый розовому, и вскоре от всего этого великолепия остались лишь неяркие красноватые отсветы пляшущих язычков огня.
Поначалу я было подумал, что наверняка провалюсь в зияющую дыру посреди крохотной комнатушки, не успев отыскать «Терминус Эст», а уж тем более – увести содержательницу «Утиного Гнезда» куда-нибудь, где поспокойнее. Затем какое-то время нисколько не сомневался, что сейчас вниз со скалы рухнет все – и стены, и крыша, и проседающий под ногами пол, и мы, разумеется, тоже.
Однако в конце концов мы выбрались из хакаля. На улице не оказалось ни димархиев, ни кого-либо из горожан: очевидно, внимание солдат привлек разгоревшийся внизу пожар, а местные жители, перепуганные, попрятались по домам. Поддерживая трактирщицу на ногах, я, пусть она, не оправившаяся от пережитого ужаса, еще не могла внятно отвечать на вопросы, предоставил ей выбирать путь самой, и не ошибся: она вправду, ни разу не сбившись с дороги, привела нас прямо к «Утиному Гнезду».
Доркас спала. Будить ее я не стал, а просто, не зажигая света, устроился на табурете рядом с кроватью – кроме табурета, теперь там стоял и столик, а на столике как раз нашлось достаточно места для бокала и бутылки вина, прихваченной из общего зала. Вино (уж не знаю, какого сорта) на вкус казалось довольно крепким, однако пилось, словно вода: к тому времени, как Доркас проснулась, я выпил добрую половину бутылки, но выпитое подействовало на меня не более чем полбутылки шербета.
Приподнявшись, Доркас вновь уронила голову на подушку.
– Севериан… Мне следовало сразу догадаться, что это ты.
– Прости, если я тебя напугал, – сказал я. – Пришел посмотреть, как ты тут.
– Ты очень заботлив. Но, кажется, я всякий раз, как ни проснусь, вижу тебя, склонившегося надо мной. – На миг она вновь смежила веки. – А ты сам знаешь, как тихо, совсем неслышно ходишь, даже в сапогах на толстой подошве? Этого люди тоже пугаются.
– Как-то раз ты сказала, что я словно всю ночь пил чью-то кровь, потому что перед тем я ел гранат и мои губы были перепачканы гранатовым соком. Помнишь, как мы над этим смеялись?
(Произошло это в поле, в пределах Несской Стены, когда мы заночевали возле сцены доктора Талоса, а проснувшись, завтракали фруктами, оброненными накануне разбежавшейся публикой.)
– Помню, – ответила Доркас. – Ты, верно, хочешь снова меня рассмешить? Боюсь, засмеяться я больше не смогу никогда.
– Хочешь вина? Досталось задаром, но оказалось не таким скверным, как я ожидал.
– Чтобы развеселиться? Нет. По-моему, пить нужно, когда на душе уже весело. Иначе не найдешь на дне кружки ничего, кроме горькой тоски.
– Однако выпей хотя бы глоток. Хозяйка говорит, ты была нездорова и целый день ничего не ела.
Слегка встряхнув золотистыми волосами, Доркас повернулась ко мне лицом. Видя, что она окончательно проснулась, я отважился зажечь свечу.
