человек было арестовано в ноябре того же года, среди них личный врач Сталина Владимир Виноградов и главный терапевт Красной армии Мирон Вовси (троюродный брат актера и режиссера Соломона Михоэлса). Их подвергли жестоким допросам: по словам Хрущева, на Виноградова Сталин приказал «надеть кандалы». Режиму нужны были их признания в связях с иностранными разведками и планах убийства советских руководящих работников. «Если не добьетесь признания врачей, — напутствовал Сталин сотрудников госбезопасности, — то с вас будет снята голова»[130]. Избиения становились настолько безжалостными, что для проведения пыток в тюрьме Лефортово оборудовали специальную комнату. Такие меры быстро принесли результаты. Продержавшись какое-то время, Вовси оговорил других врачей, обвинив их в шпионаже в пользу американцев и англичан. К декабрю он уже соглашался заявить, что покойный Михоэлс был «еврейским буржуазным националистом». Виноградов тоже сломался, «признавшись» в шпионаже и терроризме, а также преступной связи с действующими врачами, в том числе с Мироном Вовси[131].

Вдохновителем подобных судебных дел мог быть только Сталин. К тому времени он открыто выражал свою параноидальную озабоченность по поводу евреев и американцев. 1 декабря на заседании Президиума он заявил, что «любой еврей-националист — это агент американской разведки. Евреи-националисты считают, что их нацию спасли США (там можно стать богачом, буржуа и т. д.). Они считают себя обязанными американцам»[132]. Подобные заявления задавали тон, указывая сотрудникам службы безопасности, как проводить расследования и обращаться с обвиняемыми.

После суда над Сланским израильтяне оказались в затруднительном положении. Они хотели сохранить если не дружественные, то хотя бы рабочие отношения с Кремлем и не становиться целиком на сторону американцев в разгоравшейся холодной войне. Но правительство Давида Бен-Гуриона не могло не отреагировать на антисемитскую и антисионистскую демагогию Пражского процесса. По словам легендарного посла Израиля в ООН Аббы Эвена, американцы хотели, чтобы израильтяне добавили свой «громкий и звучный голос к хору тех, кто очерняет Советский Союз, встав в один ряд с пропагандистами и политиками всего мира»[133].

От израильской прессы и общественности по меньшей мере трудно было ожидать, что они останутся в стороне. В Тель-Авиве состоялся инсценированный судебный процесс над Кремлем и Коммунистической партией Израиля, а в газетах появились статьи и издательские колонки, осуждающие откровенно антисемитскую подоплеку дела Сланского. Более того, кто-то совершил акты вандализма в отношении посольства Чехословакии. 23 ноября, еще до завершения процесса в Праге, в окно его здания бросили камень, а 4 декабря в подземном гараже была взорвана самодельная бомба, повредившая стену и один из автомобилей. Через несколько дней кто-то попытался поджечь автомобиль посольства СССР. В своих сообщениях советские дипломаты повторяли обвинения, звучавшие из Праги: «Отношение израильских правящих кругов и сионистских партий к Пражскому процессу представляет собой дополнительное к материалам этого процесса подтверждение того, что сионизм и его представители и участники являются прямыми агентами американского империализма»[134].

Но израильское правительство по-прежнему вело себя сдержанно, не желая дальнейшего обострения отношений с Кремлем. В начале января Эвен докладывал в Тель-Авив, что еврейские лидеры в Нью-Йорке «дезориентированы и разделены». «Вопрос заключается в том, стоит ли обвинять Советский Союз в явно антисемитской позиции, которая поставила бы его в один ряд с врагами Израиля». Эвен рекомендовал Бен-Гуриону «осудить Пражский процесс как отдельный антисемитский эпизод, вызывающий опасения по поводу поведения советских властей, не вынося, однако, приговора Советскому Союзу как стране, в которой антисемитизм стал неотъемлемым элементом политики»[135]. Бен-Гурион согласился, хотя и прекрасно понимал, что процесс Сланского был «до мельчайших деталей спланирован в Кремле, и логично ожидать серьезного сдвига советского политического курса в антиеврейском или по меньше мере в антиизраильском направлении». Он занял выжидательную позицию и, пусть и нехотя, воздержался от того, чтобы считать «этот прогноз свершившимся фактом»[136]. Кремль очень скоро подтвердит его худшие опасения.

Сталин, как всегда, следил за соблюдением внешней благопристойности. В ночь на 12 января он в сопровождении пяти членов Президиума присутствовал на концерте польских музыкантов, выступавших в Большом театре. Публичный образ режима и его идеологический фасад оставались непроницаемыми и незыблемыми. Но прозвучавшее на следующий день объявление о заговоре врачей вызвало шок в советском обществе. Прочитав его, Гаррисон Солсбери, написал: «У меня кровь застыла в жилах»[137]. Несмотря на всю подготовительную работу — откровенно антиеврейскую демагогию процесса Сланского и казнь «евреев-расхитителей» в Киеве, — за более чем тридцать лет советской власти не было прецедентов столь явного антисемитизма, каким стало «дело врачей». По словам историка-диссидента Роя Медведева, Сталин отбросил почти все идеологические ширмы и сделал антисемитизм явной и очевидной частью государственной политики[138].

Как заявило на весь мир 13 января 1953 года ТАСС, «некоторое время тому назад органами государственной безопасности была раскрыта террористическая группа врачей, ставивших своей целью путем вредительского лечения сократить жизнь активным деятелям Советского Союза». Эти врачи уже признались в совершенных ими преступлениях. Далее в сообщении говорилось, что смерти двух видных советских руководителей, Александра Щербакова и Андрея Жданова в 1945 и 1948 годах соответственно, были вызваны не естественными причинами, как долгое время считалось, а злонамеренными действиями обвиняемых врачей, саботировавших лечение. Кроме того, эти врачи покушались на ведущих военачальников, среди которых были трое советских маршалов, генерал армии и адмирал, «однако арест расстроил их злодейские планы и преступникам не удалось добиться своей цели». Теперь их называли не иначе как «извергами человеческого рода».

В сообщении поименно назывались девять врачей, каждый из которых занимал высокое положение в советской медицине. Шесть из них были евреями: М. С. Вовси, М. Б. Коган, Б. Б. Коган, А. И. Фельдман, Я. Г. Этингер и А. М. Гринштейн. Для усиления эффекта ниже отмечалось, что они были связаны «с международной еврейской буржуазно-националистической организацией „Джойнт“ [„Американский еврейский объединенный распределительный комитет“], созданной американской разведкой якобы для оказания материальной помощи евреям в других странах». Вовси, помимо прочего, обвинялся в стремлении истребить «руководящие кадры СССР» с помощью «врача в Москве Шимелиовича и известного еврейского буржуазного националиста Михоэлса».

Последнее заявление тоже едва ли могло вызвать у читателей что-то, кроме замешательства и страха. Борис Шимелиович был не простым медицинским работником, а главным врачом престижной московской Центральной больницы имени Боткина, где руководил лечением партийных и государственных руководителей, а также высокопоставленных иностранцев. Но 13 января 1949 года Шимелиович был втайне от всего мира арестован в рамках проводимых властями мероприятий против Еврейского антифашистского комитета. После ареста он попал в застенки тюрьмы Лефортово, где подвергался систематическим избиениям. От него пытались добиться признания в «буржуазном еврейском национализме», измене и шпионаже. Однако Шимелиович не сломался и отказался признаваться в