детективам удавалось опознать украденную вещь и проследить ее к определенному человеку, обладание этим имуществом могло быть презумпцией доказательства его вины, но оно ни в коем случае не служило доказательством этой вины: человек мог быть невинным ее обладателем, купившим вещь у вора или у одного-двух промежуточных владельцев. Он мог найти ее, или она могла быть отдана ему. Поэтому, хотя опознание украденного имущества и прослеживание его к вору могло быть ценным свидетельством в тех случаях, когда это можно было осуществить, столь же часто оно могло быть ничего не стоящим или даже вводить в заблуждение.

Широкие возможности британской прессы викторианская полиция использовала довольно скудно. С самого своего создания отношения между Столичной полицией и прессой имели очень сложный характер.

Первые комиссары Роуан и Мейн следили за всеми газетными сообщениями, высказывавшими критику в адрес полиции, и требовали от суперинтендантов рассмотрения претензий и докладов о их правомерности. Основываясь на этих докладах, комиссары требовали от газет либо исправления или опровержения неправильной информации, либо принимали меры для искоренения должностных преступлений в полицейской среде.

В дальнейшем старший инспектор исполнительного отдела в центральном управления комиссара в Скотланд-Ярде ежедневно просматривал все газеты и "предоставлял все извлечения, касающиеся обязанностей полиции или поведения любого человека в полицейских силах." Детективов во взаимоотношениях с прессой интересовали более приземленные вопросы, ведь им приходилось иметь дело с осуществленными преступлениями, а уголовная хроника была одним из самых важных направлений в газетных публикациях того времени.

Вот тут возникало противоречие между взаимными интересами детективов и газетных репортеров с одной стороны, и должностными инструкциями с другой. Говард Винсент прямо запрещал всякие контакты с прессой:

"Полиция не должна ни при каких обстоятельствах предоставлять какую-либо информацию вообще джентльменам, связанным с прессой, относительно дел в пределах полицейского знания, или относительно обязанностей, которые будут выполнены, или полученных распоряжений, или общаться в любой манере, прямо или косвенно, с редакторами или репортерами газет по любому вопросу, связанному с общественной службой, без четкого и особого разрешения.

Малейшее отклонение от этого правила может полностью уничтожить совершение правосудия и расстроить попытку вышестоящих чиновников продвинуть благосостояние общественной службы. Индивидуальная заслуга неизменно будет признана должным образом, но чиновники, которые без полномочий на то предают гласности открытия или ход дела, намереваясь произвести сенсацию и тревогу, показывают себя совершенно не достойными своих постов."

Когда обстоятельства складывались так, что излишняя публичность могла навредить делу, полиция дружно хранила гробовое молчание, и репортерам приходилось самим отыскивать источники информации о совершенном преступлении и о ходе расследования.

Это особенно ярко проявилось осенью 1888 года во время истерики в прессе во время череды зверских убийств в Восточном Лондоне, приписанных Джеку Потрошителю, когда журналисты следовали за детективами буквально по пятам, вычисляли найденных полицией свидетелей, а потом брали у них интервью. Полиции пришлось даже инспирировать через некоторые информационные агентства заведомо ложных заметки, призванные отвлечь внимание от наиболее многообещающих направлений, по которым двигалось расследование.

Особо ретивых репортеров, лезших не в свое дело, полицейские власти пытались прижать к ногтю, как это можно видеть в истории однофамильца верного летописца Шерлока Холмса, Аарона Уотсона, работавшего в начале 1880-х годов на "Пэлл Мэлл Газетт" и получившего редакционное задание прояснить вопрос с молодежными уличными бандами, существование которых полиция отрицала. После сделанного Уотсоном на страницах газеты заявления о том, что он нашел подтверждение существованию таких банд, он был приглашен Говардом Винсентом в Скотланд-Ярд на разговор, на котором присутствовал и комиссар Хендерсон.

"Это была неприятная беседа в большой длинной комнате старого Скотланд-Ярда, — вспоминал позднее Уотсон. — Я ощущал, что подвергался допросу на французский манер с целью вытянуть из меня признание, которое могло быть сообщено моему редактору мне во вред, последующим разрушением его веры в мою правдивость. Однако допрос, которому я подвергся, был спокойным по своей манере. Это была, конечно, почти кошачья вежливость."

Тем не менее многие детективы имели постоянные связи с репортерами уголовной хроники, тайно снабжая тех подробностями происшествий в надежде на то, что это может привести к идентификации преступника или даже аресту, а репортеры, в свою очередь, никогда не выдавали своих источников и старались не позволять себе в высказываниях о полиции ничего лишнего.

Когда "Ивнинг Ньюс" предложила одному журналисту написать о полиции серию критических статей, это оказалось для него трудной задачей: "Я был острожен, чтобы не оскорбить доверие людей, с которыми я сотрудничал в течении многих лет в самом дружеском духе — полицию".

Выданный магистратом ордер на арест по обвинению в нарушении общественного порядка

Когда детективы все-таки вычисляли преступника, его следовало арестовать. В правилах производства ареста скрывалось еще одно различие между фелонией и мисдиминором. В значительной части фелоний, арест производился без ордера от магистрата, кроме того, согласно общему праву, неизменно подтверждаемому позднейшими статутами, в том числе "Законом о преступлениях против личности" 1861 года, арестовать преступника, совершающего тяжкое уголовное преступление, мог любой человек.

В случае уже совершенного уголовного преступления можно было арестовать человека, подозреваемого в том, что именно он виновен. Основания для подозрений должны были быть такими, чтобы заставить "любого разумного человека, действующего бесстрастно или без предубеждения, полагать, что арестованный человек виновен в преступлении".

Арест частным человеком другого за мисдиминора рассматривался общим правом как неправомочный, и арестовавший рисковал сам оказаться в роли ответчика, если только арестованный не совершал своего преступления во время ареста. Нужно сказать, что английская полиция находилась несколько в ином положении, чем полицейские силы стран континентальной Европы или России, не только по части открытия уголовного преследования, но и по своим арестным полномочиям, ибо полномочия, которые закон предоставлял британским полицейским сверх того, что позволяло обычное право рядовым гражданам, по сравнению с континентом были минимальными.

Производя арест по обвинению в совершении фелонии, изложенному другим лицом, констебль освобождался от ответственности за необоснованный арест, даже если в действительности преступления не было или арестованный был невиновен. Однако если констебль действовал по собственной инициативе, он должен был доказать фактическое совершение преступления, как если бы был частным человеком. Констебль мог, предварительно представившись, законно вмешаться, чтобы предотвратить нарушение общественного порядка или успокоить хулиганов, и мог арестовать и представить перед судом любого человека, подвергающего порядок опасности (если только это не были просто праздные угрозы).

Однако любой частный человек точно также мог арестовать участника драки во время хулиганства и удерживать его, пока тот не остынет и не угомониться, а затем передать его констеблю; любой человек мог арестовать хулигана, проявляющего намерение