— Уважаемый, а звать тебя как?

— Ну, Еремеем.

— Еремей, а тебе не кажется, что я человек странный и подозрительный? Надо бы сообщить обо мне, куда следует. В ЧК отвести.

Ого, как вздрогнула Лукьянишна. Можно сказать, содрогнулась. Да и дворник помрачнел.

— Сейчас не старые времена. Мы свои права знаем.

Кажется, он хотел что-то добавить, как бы с досады, но вместо этого просто вышел. Только что не плюнул, а, кажется, хотел. Ладно, займёмся супом. Да, это явно не молоко. Похоже на варёную муку с гренками из чёрного хлеба. Но, как ни странно, съедобно. В Андорре я ел часто супы пюре, немного похоже. Ладно, если немного отвлечься, вспомнить Андорру, любимый сноуборд, можно и доесть. А есть надо, денег-то нет, когда теперь поем?

— А что это, Лукьянишна, он про старые времена говорил?

— Так ведь он, Еремей-то, и при царе дворником был.

Заметив моё недоумение, Лукьянишна пояснила:

— Тогда дворники обязаны были докладывать околотошному, а теперь свобода.

Ну и ну. Местные свободу здесь находят. Я вижу разве что свободу вести свинский образ жизни. А суп-то, между тем, съелся. Попить здесь дают? Что там, чай, компот? Лукьянишна, как бы прочитав мысли, кивает и уносит тарелку. А через полминуты возвращается с кружкой чего-то горячего. Так, попробуем.??? Что-то, не сильно отличающееся от предыдущего блюда. Немного на кисель похоже.

— Что это?

— Сбитень.

Да, пожалуй, кисель-то получше. Даже из концентрата. Тем не менее, выпиваю это нечто, и благодарю хозяйку. Ну, наверно, пора и честь знать. На прощание хозяйка как-то размашисто меня крестит. Что бы это значило? Кем она меня считает?

Выхожу. Дворник стоит в стороне и мрачно смотрит на меня исподлобья. Ну и ладно, без него найду чекистов. На Лубянку пойду, если раньше не встречу. Блин, мои сандалии явно не для местной грязи. Вот пропитаются носки навозом, как я буду пахнуть? Но продвигаюсь упорно к центру.

А вот впереди какой-то большой базар. С трудом до меня доходит, что это площадь 1905 года. Вспоминается термин «толкучка». Да уж, блошиный рынок в Тбилиси — образец цивилизации по сравнению с этим. И ко мне здесь какое-то странное внимание проявляют. Кажется, надо снять часы и запрятать понезаметнее. Ну вот, теперь лучше. Ещё бы кепку надеть. И пиджачок старый, штаны и сапоги кирзовые. А вот изобилия я не вижу. Торгуют хламом каким-то. А многие просто толкутся, ходят неторопливо. Жратву почти не продают. В начале встретились пирожки с сомнительным запахом, а потом мне пытались продать кур.

— Но они же в перьях, — возразил я. Абориген задумался аж на несколько секунд, и изрёк: «Курица — это птица».

— А есть как?

— Отдай бабе, она ощиплет и опалит.

Кажется, я озадачиваю местных не только одеждой, но и словами… Пробился через толпу — а по Пресне трамвай ходит. Не проехать ли зайцем? Но трамваи набиты так, что люди с подножек свисают, а если учесть степень чистоты аборигенов, лезть в такую толпу не хочется… Ладно, пойду пешком, потом по Никитской к центру, и если не встречу ЧК раньше, то на Лубянку.

Москва выглядит убого, но местные этого как бы не замечают. И их уверенность как-то заражает. Кажется, я уже почти готов поверить, что я в столице и вокруг нормальная жизнь. Вот и зоопарк, кажется, работает. И, вроде, там что-то строят. На Садовой движение, кажется, не меньше, чем в наше время. Но машин нет, зато много повозок с лошадьми и людей. Многие прямо по дороге ходят. Перехожу Садовую без светофора и подземного перехода, маневрируя среди куч навоза, повозок и людей. На Никитской гораздо спокойнее. Ноги уже устают, скорее бы в кабинет к следователю, что-ли. Лучше прямо к начальнику.

А никаких офисов ЧК что-то не встречается… Более того — даже ментов обычных как-то не видно. Если не считать таковым регулировщика на перекрёстке Садовой и Пресни, я ни одного не заметил. Так и доковылял до Лубянки, уже прилично устав и снова проголодавшись. Никогда не интересовался, где здесь вход… Вот какая-то дверь. Но закрыта. Звонка не видно… Может, постучать? И тут дверь открывается, но проход загораживает какой-то мужик.

— Закрыто уже, чего надо?

— У меня важная информация, кто-нибудь из начальства есть?

— Нету. Времени-то сколько?

— Шестнадцать двадцать семь.

— Это у тебя часы такие? Выкинь. Седьмой час уже.

— А сколько седьмого?

— А я почём знаю? Присутствие закончено, все ушли. Ну, минут 20–25 наверно.

— Но у меня важное дело.

— Вот завтра и приходи.

И мужик захлопнул дверь у меня перед носом. Может, стучать, ломиться? Добиваться? Нет… Посадят до утра в местный аналог обезьянника, мне это надо? Или просто изобьют, кто их знает.

Такое вдруг бессилие навалилось, даже стоять трудно. Ага, вон есть скамейка. Саша уселся на деревянную скамью, в голове от усталости было пусто. Зато ноги отдыхали, приятно. Выходит, не только год и месяц сдвинулись, но и время… Саша переставил часы на 18:30. Может, в смартфоне поменять время, да и дату? Нет, надо беречь заряд…

А прохладно здесь в футболке и шортах. А ночью и вовсе станет холодно… То-то местные все одеты довольно плотно. И жрать уже хочется. Может, вернуться к Еремею и Лукьянишне? Нет… Далековато, а таких, как Еремей можно, наверно, и поближе найти. Да, долго здесь не проотдыхаешь, холодно… Пойду-ка я на Красную площадь, что-ли… А потом надо что-то думать насчёт ночлега. И с утра на Лубянку.

Красная площадь почти не изменилась. Только мавзолей какой-то странный, кажется, деревянный. Ещё у стены целое кладбище. Кажется, оно и в наше время есть, но не так заметно. Здесь почище, и народу немного. Может быть, в семь вечера для местных уже по домам пора? А вот какой-то драндулет катит по брусчатке. Наверно, это роскошный лимузин по этим временам. Во всяком случае, довольно большой. Но, почему-то, открытый, без крыши. Остановился около Спасской башни. Подойти, что-ли, рассмотреть раритет? А вот и мужики какие-то выходят, трое, и тоже к драндулету направляются. Ух ты! Да ведь это же… Это мой шанс!

— Товарищ Сталин! У меня серьёзное дело, вот, посмотрите, — хоть бы смартфон побыстрее включился… Что бы ему показать? А остальные двое выдвигаются ко мне. Охрана? Ну и охрана — да будь у меня пистолет… А эти даже оружия не вынимают, и приблизиться к Сталину дали.

— Что это?

— Это прибор из будущего, и сам я из будущего, из 2019