Шрифт:
Закладка:
- Так вот почему так долго нет улан, они же рысью на подводах перекинули сюда орудия, и так будут лупить из них по людям, как папенька теперь на озере по стаям гусей! – не громко проговорил Андрей. В этот момент следующий залп из орудий достиг моста и проделал в левой его части изрядную дыру, куда тут же упало несколько человек. Паника усиливалась. Андрей окинул взглядом берег и, поняв, что конной или пешей атаки не предвидится, а солдаты неприятеля ограничиваются лишь ролью зрителей расстрела, поспешил переправиться. Иначе разрушением моста дверца мышеловки захлопнется окончательно, оставив всех находящихся на этом берегу, на верную и мучительную смерть.
«Эх, дать бы по ним ответным залпом, но где теперь наша батарея, ни знает уже никто. Возможно, что сейчас по нам стреляют из наших же пушек… Когда у армии есть сразу три главнокомандующих, у армии нет ни одного главнокомандующего. Да и сбежали господа генералы вместе со штабами раньше остального войска. Коли бы не сбежали, может, и паники такой бы не было. Но верно у них другая родина и тут, на этом дырявом мосту, её защищать не нужно.»
Рыжий жеребец Андрея шарахнулся в сторону от просвистевшей над головой гранаты и с чавканьем наступил на чью-то разорванную грудь. Граф качнулся в седле и зацепился раненой рукой за луку седла. Придержав испуганное животное, он вновь погрузился в размышления.
«Первый бой всегда незабываем. Первый бой как первая любовь, запоминается на всю жизнь. Время в нём замирает и растягивается, будто сжатая пружина в каком-то дьявольском механизме. Ты скачешь, стреляешь или машешь саблей, кричишь что-то смелое, а рядом скачут твои друзья и при виде этих лихих молодцов твоё сердце наполняется отвагой. Но вот проходит время и падает один из них, ещё время и лошадь под вторым, время и где-то исчезает третий! Ты продолжаешь скакать дальше, но уже молча. Ты чувствуешь время, оно становится вязкое, как желе. Его прошло уже так много, полчаса или час. Но это лишь кажется тебе, на самом деле прошло лишь десять минут. Время растянулось и замерло. А вот и неприятель. Ты был бы рад, если бы он был трёхголовым монстром, или каким-нибудь вампиром, либо оборотнем. Тогда бы всё было предельно и просто: он монстр и его нужно уничтожить. Но вот вы съезжаетесь ближе, и ты видишь, что он не монстр, а человек, и даже чем-то похож на твоего соседа или друга детства. И ты впадаешь в растерянность, да и он тоже, ведь в его представлении, это ты должен быть трёхголовым. Но вы оба люди, примерно одного возраста, возможно, что одних интересов и даже в другой ситуации могли бы подружиться, но не сейчас. Сейчас один из вас должен убить другого, чтобы выполнить чью-то чужую волю. Вы начинаете рубиться. И тут уже минуты текут по-другому, тут уже время ускоряется, как сжатая прежде, но отпущенная сейчас пружина и вмещает в себя столько событий, сколько порой не уместиться и в целую жизнь. Но проходит ещё несколько боёв, и ты начинаешь чувствовать время по-обычному, привыкаешь к смерти рядом, и уже смерть как таковая не является для тебя чем-то необычным. В этом то и есть разница между Павловым и мной. Для него этот день растянется на жизнь, для меня просто пройдёт, если Бог сподобит выжить.» - с этими мыслями граф заехал на мост, обогнул дыру в настиле вместе с другими людьми по краю противоположной стороны и присоединился к другим офицерам своего эскадрона, подгоняющим спускающихся с моста людей. Французы, хоть и не прекращали стрельбу, но больше ни разу не попали в мост, потому хоть и изрядно поубивали на берегу, но всё-таки большая часть солдат и офицеров спаслась. Спасённые отправились в расположенные невдалеке деревни: в Калиновку - пехотинцы и в Смолкино - гусары и казаки. Чтобы выиграть время на отдых и дальнейшее отступление, мост у реки был взорван вместе с самыми отчаянными уланами врага.
Оставив дозорных, гусары поехали на ночлег.
Деревня располагалась в десятке вёрст от моста и представляла собой довольно жуткое зрелище. Несколько тысяч человек, пройдя через неё, уничтожили практически под корень всё то, что ещё сутки назад называлось остатками крестьянского быта. Остатками, потому что бОльшая часть крестьян, собрав свой нехитрый скарб, на прошлой неделе двинулась в сторону Москвы, «которую-то уж точно хранцузу не сдадуть». Отступающие солдаты особо не мародёрничали, но просто забирали всё съестное из домов с собой или тут же его варили и ели. Так что первоначально решившие остаться люди, чтобы не оказаться лицом к лицу с голодной смертью, увязались в тыл, вслед за бегущими войсками. В деревне осталось от силы десять – пятнадцать человек.
Митька, собственный денщик графа, куда-то запропал, а может быть и погиб. Потому варить что-нибудь и из чего-нибудь пришлось денщику Павлова Еремею. Это был ещё не старый, но уже грузный донской казак, немногословный, надёжный и безотказный, как его сабля. Хоть изба, где остановились Андрей и Николай, и стояла открытой настежь и была уже ни раз обследована на предмет запасов провизии, так что в ней остались только двери и лавки, но за печкой и в пристроенном сзади дома амбаре казак нашёл понемногу разных круп. Из них, растопив печь, он и приготовил поздний ужин для господ офицеров и себя. Ароматная смесь каш обжигала рот и вызывала сладкий спазм в желудке от предчувствия великого пира. Трое мужчин молча и сосредоточено орудовали ложками в котелке, забыв про разницу сословий и социальных статусов. В это время с негромким скрипом открылась дверь, заставив заплясать огонёк свечи, отчего по стенам и потолку тут же поползли причудливой формы тени и в избу робко заглянул чумазый ребёнок лет четырёх – пяти. Едоки замерли и уставились на вошедшего, тот же в свою очередь внимательно осмотрел сидящих у стола, глянул вглубь избы, вздохнул и вышел обратно в сени, медленно прикрыв за собой скрипучую дверь. Мужчины переглянулись.
- Еремей! Верни его. – распорядился граф и денщик, промокнув тыльной стороной ладони усы и бороду вышел из-за стола. Через
