Может быть, она была вездесущей по той же причине, по которой её нельзя было описать, — потому что она была светом, чистым и сияющим светом, а как описать свет? Даже у Эйнштейна с этим были трудности . Недавно астрономы перестроили свои самые большие телескопы, направив их на одно крошечное созвездие в космосе, и им удалось мельком увидеть одну захватывающую дух звезду, которую они назвали Эарендел — древнеанглийское слово, обозначающее Утреннюю звезду. Расположенная на расстоянии миллиардов миль и, вероятно, давно исчезнувшая, Эарендел находится ближе к Большому взрыву, моменту Творения, чем наш Млечный Путь, и всё же он каким-то образом виден глазам смертных, потому что он такой потрясающе яркий и ослепительный.

Такой была мама.

Вот почему я мог видеть её, всегда чувствовать её, но особенно в тот апрельский день в Фрогморе.

Это и то, что я нёс её флаг. Я пришёл в эти сады, потому что хотел покоя. Я хотел этого больше всего на свете. Я хотел этого ради своей семьи и для самого себя, но также и для неё.

Люди забывают, как сильно мама стремилась к миру. Она много раз объехала земной шар, пробиралась через минные поля, обнимала больных СПИДом, утешала сирот войны, всегда работала над тем, чтобы принести мир кому-то где-то, и я знал, как отчаянно она хотела бы — нет, действительно хотела — мира между её мальчиками, и между нами двумя и па. И между всей нашей семьёй.

В течение нескольких месяцев Виндзоры находились в состоянии войны. В наших рядах время от времени возникали раздоры, уходящие корнями в глубь веков, но сейчас всё было по-другому. Это был полномасштабный общественный разрыв, и он грозил стать непоправимым. Итак, хотя я прилетел домой специально и исключительно на похороны дедушки, находясь там, я попросил об этой тайной встрече со старшим братом Вилли и отцом, чтобы поговорить о положении вещей.

Чтобы найти выход.

Но теперь я ещё раз посмотрел на телефон и ещё раз прошелся взад-вперёд по садовой дорожке и подумал: может быть, они передумали. Может быть, они и не собираются приходить.

На полсекунды я подумывал о том, чтобы сдаться, пойти прогуляться по саду одному или вернуться в дом, где все мои кузины пили и делились историями о дедушке.

Затем, наконец, я увидел их. Плечом к плечу, шагая ко мне, они выглядели мрачно, почти угрожающе. Более того, они выглядели сплочёнными. Желудок сжался. Обычно они ссорились по тому или иному поводу, но сейчас они, казалось, шли в ногу, как в строю.

Возникла мысль: Подождите, мы встречаемся для прогулки... или для дуэли?

Я поднялся с деревянной скамейки, сделал неуверенный шаг навстречу, слабо улыбнулся. Они не улыбнулись в ответ. Теперь сердце действительно начало колотиться в груди. Глубоко дыши, приказал я себе.

Помимо страха, я чувствовал своего рода сверхсознание и чрезвычайно сильную уязвимость, которые я испытывал в другие ключевые моменты своей жизни.

Иду за гробом матери.

Иду в бой в первый раз.

Произношу речь в разгар панической атаки.

Было то же самое чувство, когда отправляешься на поиски и не знаешь, справишься ли с этим, в то же время полностью осознавая, что пути назад нет. Что Судьба была в седле.

Ладно, мамочка, подумал я, набирая темп, поехали. Пожелай мне удачи. Мы встретились на середине дорожки. Вилли? Папа? Привет.

Гарольд.

До боли холодно.

Мы развернулись, выстроились в шеренгу и двинулись по гравийной дорожке через маленький, увитый плющом каменный мост.

То, как мы просто синхронно выстроились в ряд, то, как мы безмолвно повторяли одни и те же размеренные шаги и склоняли головы, плюс близость этих могил — как это могло кому-то не напомнить о похоронах мамы? Я приказал себе не думать об этом, вместо этого думать о приятном хрусте наших шагов и о том, как наши слова улетали прочь, как струйки дыма на ветру.

Будучи британцами, будучи Виндзорами, мы начали непринуждённо болтать о погоде. Мы сравнили впечатления о похоронах дедушки. Он всё спланировал сам, вплоть до мельчайших деталей, напомнили мы друг другу с печальными улыбками.

Светская беседа. Самая непринуждённая. Мы затронули все второстепенные темы, и я продолжал ждать, когда мы перейдем к главному, удивляясь, почему это занимает так много времени, а также как, чёрт возьми, отец и брат могут казаться такими спокойными.

Я огляделся по сторонам. Мы преодолели изрядный участок местности и теперь находились прямо посреди Королевского кладбища, заваленного по щиколотку в телах больше, чем принц Гамлет. Кстати... разве я сам когда-то не просил, чтобы меня похоронили здесь? За несколько часов до того, как я отправился на войну, мой личный секретарь сказал, что мне нужно выбрать место, где должны быть захоронены мои останки. Если случится худшее, ваше Королевское высочество…война — вещь неопределенная…

Было несколько вариантов. Часовня Святого Георгия? Королевский склеп в Виндзоре, где дедушка был временно погребён в этот момент?

Нет, я выбрала этот, потому что сады были прекрасны, и потому что он казался безмятежным.

Наши ноги почти касались лица Уоллис Симпсон, па начал микро-лекцию об этом персонаже здесь, об королевском кузене вон там, обо всех некогда выдающихся герцогах и герцогинях, лордах и леди, в настоящее время покоящихся под лужайкой. Всю жизнь изучавший историю, он мог поделиться морем информации, и часть меня думала, что мы можем пробыть там несколько часов, а в конце может быть тест. К счастью, он остановился, и мы продолжили путь по траве вокруг края озера, добравшись до красивого маленького участка с нарциссами.

Именно там, наконец, мы приступили к делу.

Я попытался объяснить свою точку зрения на происходящее. Я был не в лучшей форме. Начнём с того, что я по-прежнему нервничал, изо всех сил стараясь держать свои эмоции под контролем, в то же время, стараясь быть кратким и точным. Более того, я поклялся не допустить, чтобы эта встреча переросла в ещё один спор. Но я быстро обнаружил, что это зависит не от меня. У па и Вилли были свои роли, и они пришли готовыми к драке. Каждый раз, когда я отваживался на новое объяснение, начинал новую линию мышления, один из них или оба перебивали меня. Вилли, в частности, ничего не хотел слышать. После того, как он несколько раз затыкал меня, мы с ним начали язвить, говоря некоторые из тех же вещей, которые говорили месяцами, годами.

Стало так жарко, что папа поднял руки. Хватит!

Он встал между