Шрифт:
Закладка:
II
Белый Бари! Он удивительно красив у воздушной Адриатики… Когда я вышел из вагона – этот город св. Николая Мирликийского горел под солнцем. Плоские кровли его сверкали одна над другой, огибая голубой залив… Он точно обнят каменными молами, тоже белыми, как бело всё здесь. В лунные ночи – весь этот город в серебристой фате, наброшенный на белый атлас подвенечного платья. Днем он перед вами раскидывается сказкой, высеченной из камня… Иначе не знаю как и назвать это. Из – за плоских кровель, если видеть их с моря, приподымается на мраморных локтях и смотрит в бесконечную даль величавая и несколько сумрачная под короною восточного купола – великолепная громада собора. Могучий, цельный, он является достойным саркофагом погребенного под ним святого – ревностно чтимого и у католиков и у нас…
Старый Бари: узкие улицы, над которыми дома перебросили один к другому арки, точно схватились руками, крохотные площади, с легендарными башнями, с старинными резными фасадами церквей, с нишами, где стоят в голубых и золотых венцах статуи Мадонн, колонны Бог весть кем, когда и зачем завезенные сюда с малоазийских руин. Эта часть города вся слепилась вокруг св. Николая. Именно слепилась! В ее щелях и трещинах – кишмя кишат десятки тысяч наивного люда, полуодетого и немытого.
Какие типы – истинное раздолье художнику! Целые дни проведешь, любуясь детьми и женщинами, ничего общего не имеющими с классическою и строгою Италией. Кажется всё неправильно, а хорошо так, что не оторвешься. Кто только не работал над созиданием этой своеобразной красоты! И греки, и албанцы, и норманны, и сарацины, уже не говоря о римлянах… Каждый внес черточку – и все черточки ужились и сложились в лице барийской женщины хоть читай на нем длинную летопись завоеваний этого края…
Шум и гам в тесных улицах старого Бари – точно всё орет, поет и смеется нарочно, желая оглушить вас суетней и суматохой… Только вкрапленный в это месиво суровый нормандский замок[2] один молчит и хмурится, да таинственная и молитвенная базилика св. Николая всей своей каменной бездною говорит вам о вечности. Я бы сказал о небе, но небеса по этим трещинам раскинули такие голубые ленты – радостные и светлые, что и без собора вы не забудете светлых и прозрачных высей… Средневековое гнездо это с башнями и соборами обросло отовсюду новыми кварталами. Тут прямые и широкие, под прямыми углами пересекающиеся улицы, но тоже белые, тоже плоскокровельные, тоже сверкающие чем – то счастливым и ясным…
В их глубине то улыбнется вам морская лазурь, то цветы загородных садов… И вдруг идешь – идешь по ним и останавливаешься как вкопанный! Что это? Откуда принесло? И смотришь без конца, как сгорбившись под знакомыми сумами и котомками, в ободранных полушубках и расколовшихся картузах, запыленные, серые непременно «целым миром» прут наши… Как это Кострома и Рязань попали в белое Бари?
«Русские?» – спрашиваете вы… «Да, батюшка, св. Николаю поклониться…» и движется эта толпа, как и в других местах, по бездорожью, с своеобразной, стихийною силой… Лохматая, бородатая, рваная, если хотите унылая и голодная, но неодолимая в стремлении к раз намеченной цели… Чего только не делают с нею! Мы – Бог весть к чему держим консула в Бриндизи, а тут вся заботливость о нашем паломнике в руках у настоящих его ворогов, не то греков, не то левантинцев, обдирающих с него последнее[3]. Стонет и ноет от такой заботы о нем богомольная Калуга. Валят ее спать в грязные и чумные подвалы, гонят к ложным святыням, рвут с нее лохмотья… Кажется, и оставить нечего, а как нищий, бегущий чрез колючки, смотришь – то там, то сям бросает она лоскут за лоскутом – так что на белый свет изможденное тело у нее жалуется… Жалкий грош завязался – непременно тот же защитник приведет паломника к знакомой бабе и та под видом манны св. Николая продает ему простую воду…
Дорвутся до каменных плит собора и падают на них богомольцы, в неописуемо – благоговейном порыве, забывая всё – и усталь, и муку, и обиду. И чудится им, что царственные своды, покоющиеся на могучих колоннах, раздвигаются в бесконечность и иное, не это радостное и лазypное, а мистическое «неизреченное» небо раскрывает над ними таинственную глубину… А тут еще – нечто необычное. Вдруг в высоте заговорит и тысячами звуков наполнит всё орган и тает в благодарной молитве душа и мерещится наивному богомольцу: уж не подхватили ли его крылья серафимов в обетованный рай…
По обе стороны верхнего алтаря широкие каменные ступени падают в темень… Оттуда загадочные напевы. Затая дыхание, спускается очарованный паломник – и старый, нижний храм, настоящая гробница величайшего святого, охватывает его отовсюду вековым величием… Низки и тяжелы здесь колонны, грузно нависли своды… Сотня лампад струит в потемки трепетный свет. Едва – едва различается древняя лепка, тускло отливает строгими отсветами позолота. И весь священный, безмолвный, загадочный, торжественно зовет душу богомольца алтарь, воздвигнутый над мощами св. Николая.
Молится и плачет костромич, оторвать лба не в силах от мраморных плит, к каждой колонне припадает высохшими от страстной жажды устами, слушает чуждое ему служение католических патеров, пока в этом алтаре не отворится низенькая золоченая дверца – и ползет под нее странник, простираясь на металлическом помосте. Там окно вниз… Сквозь чудится что – то – но не покрытыми влагою глазами – богомолец видит его…
Он приобщился таким образом к святыне христианского мира. С слабыми, ничтожными силами, с нищетой, невежеством, безъязычием одолел расстояние, победил преграды, казавшиеся неодолимыми, и теперь касается цели своего стихийного пути. Он весь в атмосфере, переполненной благоговением миллионов, молившихся здесь. Каждый из них оставил что – то, какую – то частичку священного порыва под нижним сводом старого храма. Каждый здесь именно оторвался от мучительной действительности, от тяжелого послушания земной жизни – и тут ему открылся уголок завесы, скрывающей до смертного часа его светоносную родину. И весь потрясенный, счастливый, колеблющийся, точно эта непосильная ноша духовного восторга давит его, – возвращается назад странник, уже не замечая облепившей его отовсюду саранчи. Опять рвут с него все,
