В. Левина

Для дел высоких и благих

До капли кровь отдать я рад.

Но страшно задыхаться здесь,

В мирке, где торгаши царят.

Им только б жирно есть и пить.

Кротовье счастье брюху впрок!

Как дырка в кружке для сирот.

Их благонравный дух широк.

Их труд — в карманах руки греть,

Сигары модные курить.

Спокойно переварят всё,

Но их-то как переварить!

Хоть на торги со всех сторон

Привозят пряности сюда,

От их душонок рыбьих тут

Смердит тухлятиной всегда.

Нет, лучше мерзостный порок.

Разбой, насилие, грабёж,

Чем счетоводная мораль

И добродетель сытых рож!

Эй, тучка, унеси меня,

Возьми с собой в далёкий путь,

В Лапландию, иль в Африку,

Иль хоть в Штеттин, — куда-нибудь!

О, унеси меня! Летит…

Что тучке мудрой человек!

Над этим городом она

Пугливо ускоряет бег.

УСПОКОЕНИЕ

Перевод В. Левина

Мы спим, как Брут, мы любим всхрапнуть.

Но Брут очнулся и Цезарю в грудь

Вонзил кинжал, от сна воспрянув.

Рим пожирал своих тиранов.

Не римляне мы, мы курим табак.

Иной народ — иной и флаг!

И всякий своим велик и славен.

Кто Швабии по клёцкам равен?

Мы немцы, мы чтим тишину и закон.

Здоров и глубок наш растительный сон.

Проснёмся — и жажда уж просит стакана.

Мы жаждем, но только не крови тирана.

Как липа и дуб, мы верны и горды.

Мы тем и горды, что дубово-тверды.

В стране дубов и лип едва ли

Потомков Брута вы встречали.

А если б — о чудо! — родился наш Брут,

Так Цезаря для него не найдут.

И где нам Цезаря взять? Откуда?

Вот репа у нас — превосходное блюдо!

В Германии — тридцать шесть владык

(Не правда ль, счёт не так велик!),

Звездой нагрудной каждый украшен.

Нам воздух мартовских Ид[2] не страшен.

Зовём их отцами, отчизной своей

Зовём страну, что с давних дней

Князьям отдана в родовое владенье.

Сосиски с капустой для нас объеденье!

Когда наш отец на прогулку идёт.

Мы шляпы снимаем — владыке почёт!

Немца покорности учат с пелёнок.

Это тебе не римский подонок!

* * *

Перевод М. Михайлова

Брось свои иносказанья

И гипотезы святые,

На проклятые вопросы

Дай ответы нам прямые!

Отчего под ношей крестной.

Весь в крови, влачится правый?

Отчего везде бесчестный

Встречен почестью и славой?

Кто виной? Иль воле бога

На земле не всё доступно?

Или он играет нами? —

Это подло и преступно!

Так мы спрашиваем жадно

Целый век, пока безмолвно

Не забьют нам рта землёю…

Да ответ ли это? Полно!

БОЛЬШИЕ ОБЕЩАНИЯ

Перевод С. Маршака

Мы немецкую свободу

Не оставим босоножкой.

Мы дадим ей в непогоду

И чулочки и сапожки.

На головку ей наденем

Шапку мягкую из плюша,

Чтобы вечером осенним

Не могло продуть ей уши.

Мы снабдим её закуской.

Пусть живёт в покое праздном.

Если только бес французский

Не смутит ее соблазном.

Пусть не будет в ней нахальства,

Пусть её научат быстро

Чтить высокое начальство

И персону бургомистра!

1649–1793 —!!![3]

Перевод В. Левина

Невежливей, чем британцы, едва ли

Цареубийцы на свете бывали.

Король их Карл, заточён в Уайтхолл,

Бессонную ночь перед казнью провёл:

Под самым окном веселился народ,

И с грохотом строили эшафот.

Французы немногим учтивее были:

В просторном фиакре Луи Капета

Они на плаху препроводили,

Хотя по правилам этикета

Даже и при такой развязке

Надо возить короля в коляске.

Ещё было хуже Марии-Антуанетте,

Бедняжке совсем отказали в карете;

Её в двуколке на эшафот

Повёз не придворный, а санкюлот

Дочь Габсбурга рассердилась немало

И толстую губку надменно поджала.

Французам и бриттам сердечность чужда,

Сердечен лишь немец во всём и всегда.

Он будет готов со слезами во взоре

Блюсти сердечность и в самом терроре.

А оскорбить монарха честь

Его не вынудит и месть.

Карета с гербом, с