но и за подготовку новой высокохудожественной программы, за поездку в дальние районы. Внешне все было как будто логично. А в действительности примечание к приказу стало потачкой любителям легкой наживы. Поездка из Москвы в Ленинград или Ригу стала приравниваться к поездке на Чукотку или на Маточкин Шар. Запетые романсы включались в новые программы, и соответственно росли ставки Из двойных они становились тройными, затем — четверными, шестерными.

Но шесть ставок тоже перестали удовлетворять Мантуан Мантуановича, он потребовал девять — и ему дали. Узнал об этом Лоэнгрин Лоэнгринович и заявил:

— Я пою партию герцога лучше Мантуан Мантуановича, значит, мне нужно платить не девять, а двенадцать ставок.

Тяжба между герцогами дошла до того, что Лоэнгрин Лоэнгринович не постеснялся потребовать в дни своей последней поездки в Куйбышев по двадцать ставок за гастрольное выступление. Требование было столь беспрецедентным, что директор театра не стал уже руководствоваться примечанием к приказу номер 752, а послал письменный запрос начальнику Главного управления Министерства культуры РСФСР: «Что делать?»

Начальник, не долго думая, ответил: «Платите».

И куйбышевцы заплатили. Правда, для этого им пришлось в два раза повысить цены на билеты.

Но двадцать ставок тоже не были пределом. Месяц назад работники куйбышевского театра позвонили в Москву к Мантуан Мантуановичу:

— Приезжайте к нам на гастроли.

И тот в ответ пропел: «До-ми-соль-до». А это, говоря языком Спарафучиля, значило двадцать пять ставок на бочку. И ведь что удивительно: такое неслыханное требование было удовлетворено минским оперным театром. В Куйбышеве решили не платить таких гонораров и отменили гастроли Мантуан Мантуановича. Гастроли отменены, а жители города не понимают, почему. Они звонят в театр, спрашивают: «В чем дело?» А директор не знает, что и отвечать, чтобы не опорочить славу божественного бельканто.

1955 г.

Перебор

Третья бригада архитектурно-строительного бюро спроектировала целую улицу для нового поселка нефтяников в Анненске: полтора десятка уютных домиков, клуб, школу, больницу. Заказчик проект похвалил, утвердил и обратился к бригаде с просьбой послать в Анненск двух столичных архитекторов помочь нефтяникам построить новую улицу как можно лучше.

Руководитель бригады Шанталов даже поморщился.

«Работа на периферии — дело, конечно, и нужное и модное, — подумал он, — но пойди попробуй оторви кого-нибудь из работников проектного бюро от московской земли!»

Шанталову хотелось тактично отказать нефтяникам в просьбе. Но как это сделать? Руководитель бригады отправился за советом к начальнику проектного бюро Киприянову. А тот выслушал его и сказал:

— Отказать? Ни в коем случае. Выберите в своей бригаде двух энтузиастов и посылайте.

— Послать? Но кого именно?

— Сколько в вашей бригаде старших архитекторов?

— Двое: Нина Петровна Голубева и Швачкин.

— Нину Петровну не трогайте: у нее дети. А Швачкин пусть едет.

— Но ведь ехать нужно не меньше чем на год.

— Ну и что ж! Холостяку долгий путь не страшен. Положил в портфель пару белья да зубную щетку — вот и все хлопоты.

Шанталов на минуту задумался. Пять лет он работал со Швачкиным в одной бригаде. По субботам ездил с ним на рыбалку, по воскресным дням гонял «козла». И вот теперь по милости нефтяников привычная компания рушилась.

— Но что делать? Не ссориться же из-за этого Швачкина с Киприяновым, — сказал самому себе Шанталов и подумал: «Придется мне ездить теперь на Оку за окунями не со старшим архитектором, а с инженером-сантехником Полотенцевым».

В тот же день в третьей бригаде было созвано производственное совещание. Шанталов довел до сведения инженеров и архитекторов просьбу нефтяников и сказал:

— Руководство решило удовлетворить эту просьбу и посылает в Анненск двух архитекторов.

Кандидатуру Женечки Волкова Шанталов назвал легко и уверенно. Женечка был комсомольским групоргом, и тут отказа быть не могло. Правда, Женечке тоже не очень хотелось уезжать из Москвы: здесь Большой театр, Дом архитекторов, стадион в Лужниках. Но Женечка понимал: без хорошей практики на строительной площадке ему никогда не стать настоящим архитектором. Женечка так и сказал на производственном совещании. Товарищи горячо похлопали за это Женечке и стали ждать, когда Шанталов назовет имя второго энтузиаста.

Шанталов помедлил, вздохнул и повернулся в сторону своего приятеля. Швачкин даже побледнел от неожиданности.

— Мне в Анненск?

— Да.

Швачкин воспринял это «да», как удар ножом в спину. И кто ударил? Лучший друг, с которым он пять лет зоревал над удочками на всех водоемах Подмосковья. Швачкин от растерянности даже онемел. А Женечка Волков, чтобы успокоить товарища, сказал:

— Не горюй, Швачкин. Под Анненском течет речка Чуча, а в ней лещи да подлещики не чета московским.

Но чучинские подлещики не прельщали старшего архитектора. Этот архитектор успел уже взять себя в руки и заявил собранию твердо и бесповоротно:

— Я в Анненск не поеду.

— Почему?

— Принципиально!.. Москва должна посылать на периферию людей отборных, а не первых попавшихся под руку.

— Вы, Швачкин, не первый попавшийся, — запротестовал Шанталов. — Вы один из лучших наших архитекторов.

— Это я-то лучший? — переспросил Швачкин и демонстративно засмеялся. — Нет, я не лучший. В моих работах были и просчеты и изъяны.

— Товарищи, — сказал Шанталов. — Не верьте Швачкину. У него не было изъянов.

— Были, — упорствовал Швачкин. — Я допускал в своих проектах даже излишества: лоджии, пилястры, мраморную крошку…

— Не было у Швачкина мраморной крошки, — чуть не плача, доказывал Шанталов.

— Была, была!

— Наоборот, в этом году начальник бюро дважды премировал Швачкина.

— И оба раза по недосмотру! — крикнул Швачкин.

— Но вы же не протестовали.

— Моя вина. Согласен. Дайте мне за это выговор. Заберите обратно премии, но только не посылайте на периферию.

Руководитель третьей бригады вопрошающе посмотрел на руководителя проектного бюро Киприянова.

— Ну как, видели нахала?

Киприянов видел, слышал, удивлялся. А нахал от обороны переходит уже в наступление. Он устремил пристальный взгляд на своего бывшего друга и сказал:

— У меня есть более подходящий кандидат для поездки в Анненск.

Вместо того, чтобы встретить эти слова с достоинством, как подобает мужчине и руководителю бригады, бывший друг струсил:

— Меня в Анненск? За что?

— Как лучшего из лучших.

— А я вовсе и не лучший.

— Как, и вы тоже? — удивился начальник проектного бюро.

— Именно я-то и есть не лучший. Меня критиковали, даже в печати, за бюрократические тенденции в работе.

— В какой печати?

— В стенной!

— Стенная печать не в счет, — сказал Швачкин. — Шанталов — золотой фонд, гордость третьей бригады.

— Товарищи, не верьте, — отбивался Шанталов. — Я не золотой фонд, не гордость.

— Гордость, гордость!..

— Швачкин клевещет на меня. Гордость — это тот, кто работает на пять с плюсом, а я только жалкий троечник. Меня нельзя посылать на периферию. Я там такое понастрою, что