Щебетали птицы в дубравах, на полях синели васильки, желтели цветки одуванчиков, зеленели травы. Вроде всё как обычно, но менялась, чуял сорокалетний князь, жизнь, наступало время войн, потрясений, усобиц. Словно со смертью отца, Всеволода, последнего из сынов Великого Ярослава[15], что-то на Руси надломилось, словно порвалась некая тугая нить, доселе держащая города, сёла, земли в единстве. На душе царили печаль и тревога.

…Со Святополком Мономах встретился в загородном Выдубецком монастыре. Монастырь этот был сооружён на средства покойного Всеволода и считался его родовой обителью.

Они сидели друг против друга – широкоплечий, среднего роста, с короткой, аккуратно подстриженной рыжеватой бородкой князь Владимир и долговязый, огромного роста, смуглолицый, с длинной и узкой чёрной бородой Святополк, оба такие разные, в прошлом – то враги, то друзья, но сейчас связанные единой заботой – как остановить половецкое нашествие.

Святополк то и дело вскакивал со скамьи, ходил, размахивая руками, убеждал:

– Да какой с ними мир?! Сколько отдать придётся?! Вот соберёмся вместе, отгоним их, тогда и будем мир творить!

– У нас мало сил, – возражал ему твёрдым спокойным голосом Мономах. – Что твои восемьсот туровцев? Капля в море! Их, поганых, в десятки раз больше! Даже если вместе мы силы совокупим, и то немного нас будет! Пешцев[16] же ныне не собрать, не оторвать от рольи[17] так быстро! Разве что простых горожан в ополчение призвать, да много ль там люду! И всех же оборужить надобно добре!

– И что же?! По-твоему, нам откупаться от половцев сих?! Своё отдавать?! – не соглашался владетель Киева.

– Сперва послов из темницы выпусти! И предложи мир!

– Ну ладно, послов выпущу! А дальше?!

Следом за князьями спорили промеж собой киевские и черниговские бояре. Одни, такие как Иванко Захариич Козарин и Путята, советовали биться, другие, опытные, не раз встречавшиеся с половецкими ордами на полях сражений, поддерживали Владимира и советовали проявлять осторожность.

…Послов из поруба[18] выпустили, Святополк согласился принять их условия, но теперь сами половцы, оскорблённые и униженные владетелем Киева, не хотели мира. Уже бросилась лихая степная конница на правый берег Днепра, уже горело Поросье[19], уже в осаду был взят населённый служилыми торками и берендеями[20] Торческ.

В Киеве собрались пришедшие с левобережья Днепра дружины черниговская и переяславская. Последнюю привёл младший единокровный[21] брат Мономаха – двадцатитрёхлетний Ростислав.

Перед выступлением князья проследовали в Печерский монастырь, чтобы попросить благословения у игумена и поклониться мощам преподобного Феодосия Печерского, одного из основателей монастыря.

Ростислав, в отличие от старших братьев, к монахам не пошёл, а остановился со своей дружиной на берегу Днепра, под горой.

– Нечего мне тамо деять, у сих бездельников! – резко отмолвил он в ответ на предложение Владимира.

После Мономах не раз клял себя, что не убедил брата, не настоял на своём. О том, что произошло на днепровском берегу, узнал он позже.

К реке в час, когда разбила там стан переяславская дружина, пришёл с кувшином для воды монах Григорий. Он славился в Печерах своими пророчествами. Глядя на согбенную неуклюжую фигурку тщедушного монашка, который, подобрав долгие полы чёрной рясы и борясь с сильным течением, стал осторожно набирать в кувшин воду, ратники стали смеяться над ним.

Григорий долго молчал, но всё же не выдержал и ответил:

– Напрасно потешаетесь вы. Лучше б о Боге помыслили, помолились бы. Вам ить многим суждено будет от воды сей погибнуть вборзе[22], а вы сквернословите, языками злыми оскорбляете меня!

– Что каркаешь тут, ворон чёрный! – услышав слова монаха, пришёл в ярость молодой Ростислав. – А ну-ка, робяты, хватайте его! Связать и в воду бросить! Будет он тут ещё рот разевать!

Несчастного Григория связали пеньковыми верёвками и швырнули в Днепр. Тотчас тело его пошло ко дну, а многие из Ростиславовой дружины от души смеялись над незадачливым пророком.

Владимир, когда вскоре проведал о случившемся от одного из монастырских служек, ужаснулся содеянному. Он долго отчитывал Ростислава, в отчаянии хватаясь за голову.

– Что же ты сотворил?! Али хочешь, чтобы братия монастырская, иереи все, служители Божьи анафеме тебя подвергли?! Ступал бы, покаялся во грехе!

Упрямец Ростислав отрицательно качал головой.

– Не пойду! Нечего мне сих бездельников слухать! И ещё униженье от их терпеть!

Ничего не мог князь Владимир поделать с братом. Чуял он одно: ждут их всех несчастья и беды.

…Совокупив ратные силы, трое князей выступили из Киева и подошли к берегу правого притока Днепра – реки Стугны. Малая мелководная эта речка в ту весну внезапно забурлила, набухла, напоённая талыми водами, замутилась, затопила низкий левый берег около устья, и князья с воеводами, собрав совет, стали решать, переходить им реку или разбить лагерь и ждать врага здесь.

Мономах снова предлагал послать гонцов к половецким ханам, просить мира, снова доказывал, что мало у них сил для отражения степняков, и снова его не слушали, дерзко перебивали, упрекали в трусости. Щуря гневные серые глаза, смотрел Мономах на лица Святополковых бояр, видел безудержное удальство молодых туровцев и киевлян, презрительную усмешку Козарина, уже подсчитывающего, наверное, в уме барыши от продажи пленников для своей иудейской общины, замечал растерянность Святополка и глупую запальчивость тысяцкого[23] Путяты. Смотрел на выборных в совет от веча ополченцев, людей простых, мало смыслящих в ратных делах, слушал, стараясь держаться спокойно, их неуместные крики.

В конце концов некий Милонег, черниговский ратник-ополченец, сердито махнул рукой и выпалил:

– Довольно! Наслушались вас, князей да бояр! Неча тут стояти! Ступаем на ту сторону реки!

Слов этих будто только и ждали. Тотчас, презрев Владимировы советы, наперебой заговорили, теряя терпение, бояре, воеводы, тысяцкие:

– Верно! Ступаем! Не ждут нас тамо поганые!

…Дальше произошло всё пугающе быстро и трагично, как почти всегда случается после наспех принятых, неверных, необдуманных решений. Утром 26 мая, когда перешли русы Стугну и встали между валами возле Триполья[24], налетела на них яростная лавина половецких всадников. Сначала они обрушили на русов тучи стрел, а затем