Мне предстоял год вопросов и ложных ответов, успокаивающих на некоторое время, подпитывающих отстранение от проблемы и отчасти упреждающих решительное расследование, которое в итоге могло привести к ответу. Ответ этот дал врач, сказавший, что у меня прогрессирующее дегенеративное неизлечимое неврологическое расстройство, которое могло зародиться более десяти лет назад до момента проявления. Тот же врач сказал, что я смогу сниматься в кино ещё порядка «десяти добрых лет» и оказался прав. Почти день в день. Не сказал он только (никто не смог бы сказать), что эти десять лет, направленные на примирение с болезнью, окажутся лучшими годами в моей жизни не на зло ей, а благодаря.

В нескольких интервью я отмечал её как дар, за что подвергся порицанию со стороны других людей с таким же недугом. Конечно же, я говорил только исходя из своего личного опыта, и с небольшой поправкой: если это дар, то он из тех, что постоянно отбирает, а не даёт.

Не так-то просто справляться с неустанными разрушительными атаками со стороны болезни. Никто бы добровольно на это не подписался. Тем не менее, этот внезапный кризис подвиг к основополагающему жизненному выбору: принять «осадное положение», либо приступить к действию. Что бы это ни было — смелость, согласие или благоразумие — в итоге оно дало возможность пойти по второму пути (после того, как на первый ушло несколько ужасных лет), что бесспорно стало настоящим подарком. А при отсутствии этой нейрофизиологической беды я бы никогда не открыл этот путь и никогда настолько глубоко не обогатился внутренне. Вот почему я считаю себя счастливчиком.

ПОРОЧНОСТЬ СУДЬБЫ

Не так давно, осознавая сколь много иронии присутствует в моей истории, я заглянул в словарь:

«Ирония — выражение смысла путём употребления слов обычно противоположных по значению; явная порочность судьбы или обстоятельств».

Определение поразило меня, в частности вторя его часть, выделенная курсивом. Я посмотрел значение слова порочный: «отступление от того, что хорошо или правильно…», и понял, что тут присутствует ещё одна богатая ирония. Несмотря на внешние проявления, моё заболевание без сомнения направило меня к тому, что является хорошим и правильным. Я вернулся к первому определению — «выражение смысла путём употребления слов, обычно передающих противоположное значение; явная порочность судьбы или обстоятельств», — и улыбнулся. Какая ирония.

Вот вам ещё одна «явная порочность»: если бы вы сейчас ворвались ко мне в комнату и объявили, что заключили сделку с Богом, Аллахом, Буддой, Христом, Кришной, Биллом Гейтсом, да кем угодно, по которой десяток лет после установления диагноза волшебным образом исчезал и заменялся на десяток лет моей прежней жизни, я без колебаний попросил бы вас убраться прочь.

Я больше не являюсь человеком, описанным на предыдущих страницах этой главы и безгранично благодарен за это. Я бы никогда не согласился вернуться к той жизни — затворническому ограниченному существованию, подпитывающемуся страхом, превратившему уединение, изоляцию и потакание самому себе в основы жизни. Та жизнь была жизнью в пузыре, но пузыри, будучи очень непрочными объектами, легко лопаются. Достаточно ткнуть пальцем.

ПАРЕНЬ В ПУЗЫРЕ

Нью-Йорк, июль 1990.

Для того, чтобы продемонстрировать все измерения пузыря, в котором я жил и проследить события, приведшие к тому судьбоносному утру в Гейнсвилле, нужно вернуться на несколько месяцев назад, а затем ещё на столько же. Всё началось не в номере отеля Флориды, а в моем гардеробном трейлере, припаркованном в Нижнем Ист-Сайде. Любой, кто когда-нибудь сталкивался с уличными съёмками в Манхеттене, Лос-Анджелесе или любом другом американском городе, мог видеть один из этих домов на колёсах, гадая кто же из лицедеев находится внутри. Вы знаете, что он внутри. Он знает, что вы снаружи. И если говорить начистоту, то ему хочется, чтобы так было и дальше.

В тот день после полудня ко мне в трейлер зашёл посетитель, которого я никогда раньше не видел. Выглядел Майкл Кейтон-Джонс ходячим бардаком и это комплимент в его строну. Как гласила одна не лишенная мудрости фраза, нацарапанная в окружении наиболее непристойных высказываний на двери туалетной кабинки Художественного театрального клуба Ванкувера: креативный бардак лучше пустой опрятности. Верю — так оно и есть. Шаркая подошвами и истекая потом, он забрался в мой трейлер. Полные раскрасневшиеся щеки покрывала щетина. Одет он был в просторный, не соответствующий его фигуре костюм, довольно популярного покроя в то лето 1990 года, но, допускаю, он мог выбрать его без оглядки на моду.

Он пожал мне руку и быстро без церемоний развалился боком на одном из вращающихся кресел, протёртом тысячами актёрских задниц.

— У тебя есть пиво? — спросил он с сильным шотландским акцентом, бормоча себе под нос. Он сразу же мне понравился.

Доставая молсонов[2]из мини-холодильника, я подумал, что по графику на сегодня у меня запланировано ещё несколько сцен, поэтому алкоголь не вариант. Вместо пива я достал себе диетическую пепси, которая, по убеждению многих, была моим вторым любимым напитком с газами.

Это был чертовски жаркий день — из тех, что в Нью-Йорке ощущаются особенно гнетуще. Подобная жара распаляет ваш гнев и сводит с ума. Я слышал доносившиеся с улиц звуки разъярённых голосов, пробивающиеся через городской шум и гудение автомобильного потока. Мы находились в Алфабет-сити[3], работали над фильмом «Напролом». У нас был «технический» перерыв на обед: с утра съёмки были задержаны из-за наспех организованного акта гражданского неповиновения, блокировавшего доступ к съёмочной площадке. Протестовала группа рассерженных (не без причины) бездомных, потому что городские власти выгнали их из заброшенного многоквартирного дома, в котором они обитали. «Аварийное состояние лестничных пролётов», — сказали им, повернулись к ним спиной и продали «Юнивёрсал Пикчерз» разрешение на подъём наверх осветительного и съёмочного оборудования весом несколько тысяч фунтов по тем же самым лестничным пролётам.

Пока продюсеры, представители кинокомиссии, бездомные протестующие и городские чиновники толкались в производственном трейлере, пытаясь прийти к соглашению, мы с Майклом обсуждали фильмы, наслаждаясь редкими струями воздуха из кондиционера, работающего от переносного генератора. «Уорнер Бразерс» хотела взять меня на проект под названием «Доктор Голливуд» и присылала в Нью-Йорк потенциальных режиссёров с прицелом на то, что осенью проекту будет дан зелёный свет. У каждого из них было своё видение материала. Кейтон-Джонс был последним кандидатом. Мало зная о нём, только то, что он лондонский парень с нотами высокомерия в голосе и по-британски двойной фамилией, я был удивлён встрече с ним. Парень чуть за