Отсутствие научной связи, разрыв с общею разработкой предмета, удаление из этой общей научной среды в сферу местных интересов были причиною того, что наиболее богатая памятниками Италия оставалась долгое время наиболее чуждою делу создававшейся науки.

Научное основание предмета христианской археологии было положено новыми исследованиями на той же почве христианского Рима и, главным образом, в той же науке римских катакомб. Не одни остроумные сопоставления и не одно счастливое открытие древнейших памятников христианства поставили на такую всем видную высоту новый предмет, ныне главенствующий в западной науке христианской археологии. Широкий научный метод, хотя вызванный или даже, вернее, созданный самим предметом и обстоятельствами его изучения, но соединявший в себе филологическую критику и художественно – исторический анализ памятника, или совмещение археологии и истории искусства, могут быть выставлены ныне руководящим принципом в общей науке древностей. Памятник христианской древности, извлеченный из римских катакомб, понятен только тому, кто исследует равно его художественную форму и религиозное содержание. Но этот памятник представляет собою и тот оригинал, основной источник, из которого может быть почерпаема историческая жизнь памятников средневековой древности. Разработка этой связи всего средневековья с древним христианством, идущая наряду с исследованиями местной и народной старины, их совместная деятельность и взаимное проникновение выводами одной и материалами другой стороны, таковы основные условия слагающейся науки.

Русская археологическая наука также, как и западная, почерпает свой метод и руководящие принципы в древнехристианском отделе, но по своим собственным ей присущим задачам, становится в тоже отношение и к археологии византийской. И если самая западная наука давно пришла к убеждению в необходимости самостоятельных работ в этой области, имеющей столь частые соприкосновения с средневековым западом, то тем более русская археология имеет своею задачею построить научный фундамент своего предмета на исследованиях Византии. Пусть в конечном результате работы по византийской археологии будет лежать цель познания русской старины, общая историческая постановка всего предмета, от его начала до последнего момента, составляет единственное условие научности исследований. Не говоря уже о том, что византийская археология в своем современном состоянии вовсе не представляет собою такого источника, из которого можно было бы почерпать готовый материал, отношение наук основывается на совместной разработке, которая и обусловливает действительное пользование выводами одной для работ в другой области. Таким образом, и плодотворность самых разысканий в археологии византийской прямым путем зависит также от потребностей и вопросов, выработанных изучением русских древностей.

Иначе говоря, мы считаем возможным думать, что наука древностей и искусства православного Востока обязательна для русской археологической науки не только как среда, наиболее ей близкая, родственная и потому понятная, но и как исторически унаследованная, и потому представляющая в данное время единственный видимый путь к утверждению в русской археологии научного сравнительного метода. А так как сравнительный исторический метод по существу состоит не в указании лишь бросающегося в глаза сходства, но в анализе особенностей, вариантов, или просто различия, и в определении тех причин, которыми эти особенности вызывались в каждом данном случае, то ясно, какое обилие непосредственных и точных выводов получится для самого предмета русской археологии. Нет надобности прибавлять, что такая ее постановка не ограничивается лишь некоторыми только отделами, напр. иконографией, но должна распространяться и на другие области ее, до тех пор, пока не будут наукою изысканы и определены сферы более близкие и родственные, чем самая византийская древность. Византийское искусство и выработанная им художественная форма имели в течение тысячелетия такое же общегодное значение, хотя иного достоинства, как и классическое, и подобно ему совместила в себе столько разнообразных, под его покровом развившихся элементов, что могут считаться типом для известного времени. Рядом с ним могло существовать крайнее разнообразие народных формаций в искусстве и быте как варварских племен средневековой Европы, так и сложившихся уже государств, но единственною связью, следовательно, научным основанием истории всего этого движения остается пока искусство Византии. Таким представляется, по нашему мнению, весь период истории европейского искусства с V-го века по конец ХII-го столетия, точнее по 1204 год – или эпоху латинского завоевания Византийской Империи, о чем мы позволим себе говорить в своем месте.

В заключение этого предисловия, автору предлагаемой записки представляется излишним подробно мотивировать все ее задачи, и оговаривать те недостатки, которыми она должна изобиловать в их исполнении. Если в результате этой записки получится лишь прямое указание на то, как много остается еще сделать по данному предмету и что может послужить предметом научного исследования, основная цель записки будет выполнена.

Глава I. История Констатинопольских церквей

ÇW poliv, poliv, polewn pao%wn kefaléh kéentron, t%wn tesséarnu to%u kosmon mer%wn! ÇW péoliv, Cristianwn kaéuchma kaèi barbéarwu èafanismov… po%u sou tèo kéallov paréadeise;… po%u tèa t%wu apostolwn to%u kuriou mou séwmata… ÇW néae,.. Çw ouréanion qusiastéhrion, w qeìa kaì òerèa teméenh, w kéallov ekklhsi%wn, w bibloi òeraò…

Михаил Дука, «Виз. ист.» гл. 41

Eсли мы имеем сравнительно точные и подробные сведения о дворцах, стенах, укреплениях, портиках и общественных зданиях Византийской столицы, то данные наши о церквах ее столько же скудны, сколько неточны и разрознены. Еще далеко то время, когда станет возможным поставить историю константинопольских церквей и монастырей на научную ногу, когда мы будем обладать достаточными материалами для ее построения внешнего и внутреннего, т. е. когда истории церквей станет для нас историей религиозной жизни столицы и ее искусства. «Новое (византийское) искусство, говорит Унгер[1] о постройках Константина в избранной им столице, было христианское, и переход императора в христианство имел величайшее значение для его развития. Однако, это не было созданием христианского искусства, так как не только катакомбы Рима и Неаполя свидетельствуют о его более глубокой древности, но и на самом Востоке мы встречаем более ранние следы его развития». Весьма вероятно, даже необходимо, скажем мы, что христианское искусство существовало на Востоке уже до Константина, и что эдикт этого императора, предоставлявший базилики, т. е. рыночные и судебные залы христианским общинам, был только натуральным узаконением совершившегося факта. Но какие же мы имеем данные для осмысления этого факта? Удовлетвориться общими указаниями историков и церковных писателей на существование церквей на Востоке во времена Диоклетиана и пр. можно было бы лишь в том случае, если бы наука истории искусства могла оставаться по – прежнему в сфере полного индифферентизма к христианскому Востоку. Но такое отношение не может иметь места, – раз ей, этой науке, представилось необходимым решать вопросы о началах византийского искусства, пределах его распространения, об отношениях латинского запада и его памятников к Востоку,