того как его арестовали, она прошла все пять стадий горя: отрицание, гнев, торг, депрессия, принятие. В первый раз это произошло почти неосознанно, в полусне. Тело переворачивается на спину, рука тянется туда сама, но глаз она не открывает, и ей даже кажется, что мягкие глубокие стоны, которые она слышит, не имеют к ней никакого отношения. Потом состоялся разговор с подругой. Женщины обсуждают эти темы. Из той троицы, которую я знаю, я поставил бы на Рели – коротышку ростом едва метр шестьдесят, с маленькой бриллиантовой сережкой, поблескивающей на животе под коротким топиком. «Я не могу одна», – сконфуженно говорит она, надеясь, что ей не придется пускаться в объяснения. Но Рели в объяснениях не нуждается. В этом смысле ее шарики крутятся со скоростью «Ламборгини». «Так дрочи, дурочка, – отвечает она. – Что, думаешь, ты первая?»

В Рели я вроде бы успел разобраться. Однажды она без тени смущения рассматривала меня целых три минуты, пока не решила, что я не стою ее усилий. В следующий раз я видел, как она убирает в пакет большой белый фаллоимитатор. Может, во мне говорит романтик, но что-то мне не верится, что она им пользуется.

Я выхожу на лужайку перед домом и совершаю рутинный обход. Приподнимаю крышки мусорных баков, поддеваю ногой шланги, открываю коробку с предохранителями телефонной компании «Безека», чтобы удостовериться, что подслушивающее устройство, которое впаяли туда умники из окружного управления полиции Ха-Шарона, исправно. Из окон на меня льется мягкий свет, который, проходя сквозь ее сиреневые шторы, становится фиолетовым. Я продолжаю мучить себя, пытаясь представить себе, как именно она это делает. Лежа на животе, с волосами, разметавшимися по подушке? Или в более изящной позе, на спине, одна рука между ног, а вторая, засунутая под футболку, оставляет на белой груди красные следы ногтей? Интересно, у нее мелькала мысль, что я могу войти и застать ее за этим занятием? Уверен, что да. Будь она даже кем-то вроде Жанны д’Арк или матери Терезы, от этого никуда не денешься. Здесь повсюду ощущалось мое постоянное присутствие, слышался звук моих шагов, чувствовался запах кофе и моего одеколона, а спускаясь вниз, она неизменно обнаруживала меня за чтением газеты.

– Доброе утро, Софи.

– Доброе утро, Джош.

Иногда и обращение по имени звучит до крайности официально, но это не мешает ей знать, что я здесь, рядом. Это один из древнейших инстинктов. Она лежит на спине, решаю я, обязательно на спине, и, сама того не сознавая, ждет, когда я приду на ее запах.

Остается, конечно, то незначительное обстоятельство, что, если я ошибаюсь, мое тело расчленят на дюжину неравных частей и разбросают по разным уголкам страны, но с каждым днем этот риск кажется мне все более оправданным. Однажды ночью она спускается вниз и застает меня за просмотром фильма «Троя» по DVD. Не говоря ни слова, она садится и двадцать минут вместе со мной любуется Брэдом Питтом, а потом возвращается к себе. Я выключаю проигрыватель и продолжаю сидеть, уставившись в голубой экран. Простите мне этот приступ лирики, но во все века мужчины шли на войну за то, что находится у женщины между ног, и умирали с широкой улыбкой на устах – это заложено у нас в ДНК. Я стою под ее окном, стараясь хоть что-то расслышать. Это исключено. Окна двойные, бронированные, в тяжелых стальных рамах.

В определенный момент у меня наступает просветление, и на три недели я исчезаю. Руковожу процессами дистанционно, принимаю скучные отчеты от нанятых мной телохранителей. По ночам лежу в постели – левая рука на моем рычаге переключения передач – и предаюсь мечтам о ней. Однажды я замечаю в оконном стекле свое отражение. Почему мужчины выглядят за этим занятием так нелепо? А женщины так прекрасно? Заканчивается все тем, что мне позвонил его адвокат. «Мы платим тебе не за это», – сказал он голосом человека, забывшего принять таблетку от изжоги. Я возвращаюсь, услужливый, как побитый пес. Она как раз идет с прогулки, а я держу ей дверь. «Спасибо, Джош», – говорит она, проходя мимо. Спустя пять месяцев наблюдения я не выдержу. И сделаю первый шаг.

2

Шестью месяцами ранее я сидел в своем офисе, замаскированном под неприбранную двухкомнатную квартиру по адресу Тель-Авив, Мапу, 17, и занимался одним из важных следственных мероприятий, благодаря которым мне удалось стать местной версией Шерлока Холмса, – ел бейгл с хумусом. Было два часа дня, и снаружи вместо погоды было 38 градусов жары, а влажность такая, что даже местные коты мечтали утопиться в тазике с холодной водой. В жизни каждого мужчины наступает момент, когда он понимает, что пришло время для решительных изменений: надо взять себя в руки, найти себе русскую подружку, которая не понимает ни слова на иврите, сменить работу и вымыть как минимум треть из той горы посуды, которая скопилась в раковине. Для меня этот момент пока не наступил. Но тут, естественно, зазвонил телефон. Все самые важные истории в моей жизни начинались именно так: телефон звонит, я снимаю трубку и слышу на другом конце провода испуганный, дрожащий голос попавшего в беду человека. Моя реакция молниеносна. Я уже на улице, вооруженный ста двумя килограммами стальных мышц и острым, как бритва, умом, и спасаю несчастного из лап плохих парней.

Вот только телефон стоял на письменном столе, и до него было метра полтора. Поэтому я решил не отвечать.

Здесь я должен вернуться чуть назад, к «ста двум килограммам стальных мышц». Дело в том, что это не совсем точное описание. Честно говоря, это вообще не описание, это – фантазия. Я в последнее время немного располнел. Если быть до конца откровенным, разжирел как никогда в жизни. Давным-давно я поклялся себе, что в тот день, когда мой вес перешагнет трехзначную отметку, я отправлюсь в спортзал и не сойду с беговой дорожки, пока ноги не отвалятся. Только вот незадача: если весишь сто два килограмма, ноги у тебя начинают отваливаться очень быстро, поэтому я вернулся домой, плюхнулся в кресло «америкэн комфорт», в щелях которого скопилось такое количество засохшей ореховой скорлупы и шелухи от семечек, что можно садиться писать диссертацию на тему изучения окаменелостей, и попробовал утопить свое горе в хумусе. Если память мне не изменяет, я предавался этому занятию пару часов – в ожидании вечера, когда можно будет уже всерьез заняться ничегонеделаньем.

Но телефон продолжал трезвонить, и мне пришлось приподнять задницу и протянуть к нему руку, так что трубку я снял