Шрифт:
Закладка:
– У тебя всё в порядке, приятель? – спрашивает он.
Я смущенно бормочу, что они напрасно беспокоятся. Второй мужчина всматривается мне в лицо.
– Принял лишнюю рюмку? Не хочешь сесть? В ногах правды нет.
– Нет-нет, всё в порядке, – говорю я.
Затем с ужасом замечаю, что он засовывает руку в карман моей флиски. Я бью его по руке, но он снова пытается вытащить мой бумажник. Я отталкиваю его, и он со смехом отходит прочь, бросая за спину:
– Алкаш несчастный!
– Я не пьян, – говорю я и пытаюсь схватить второго, но тот также отступает назад, размахивая руками, словно ничего не произошло.
Я пробую их догнать – но у меня болит нога, а эти двое здорово меня опередили и вскоре скрываются в переулке.
Остановившись, я учащенно дышу, прислонившись к стене, и пытаюсь сориентироваться. Я чувствую себя глупо и совершенно сбит с толку. Снег ложится на мостовую белой пеленой. У меня болит шея; я растираю ее и смотрю на снежные хлопья, плавно опускающиеся на землю, друг на друга. Затем отнимаю руку.
Она мокрая от крови.
Я стараюсь не поддаться панике, дышать ровно. Что со мной происходит? Меня сбила машина? Я с кем-то подрался? Всмотревшись в свое отражение в лужице на асфальте, я вижу, что кровь течет из шеи слева и со лба, но, насколько можно судить, раны несерьезные.
Превозмогая боль, я с трудом опускаюсь на тротуар. Где-то в соседнем муниципальном доме смеется женщина, пугающий летний снегопад продолжается, снежинки скользят в свете фонаря. Я смотрю, как кружащиеся белые точки опускаются мне на флиску и, блеснув, умирают. Флиска на мне качественная – «Патагония», темно-синяя, с отделкой, хотя и здорово поношенная, – но она явно не моя. Это не мой стиль. Как и дорогие модные джинсы и кроссовки «Тимберленд». Где моя обычная одежда – спортивный костюм «Маркс энд Спенсер» и куртка?
Вытянув ноги на ледяной земле, я вытираю руку о мокрый асфальт. Как могу, оттираю кровь, благодаря Бога за то, что никто не видит, как я сижу здесь словно нищий. Обыкновенно я практически в любых ситуациях сохраняю спокойствие и считаю, что нужно действовать по правилам, выбирать, каким путем двигаться дальше. Какая бы ни была проблема, путь непременно есть. Поэтому я стараюсь взять себя в руки, методично обыскивая карманы чужой флиски. Сначала нахожу дорогой незнакомый бумажник. Затем достаю сигнализацию от «Ауди» и связку ключей, которые вижу в первый раз, а также дорогущий смартфон «Блэкберри», также не мой. Теперь мне уже страшно. Я все это украл? В другом кармане нахожу еще один дорогой сотовый телефон. К моему удивлению, оба телефона отключены.
Пальцы у меня начинают неметь от холода, но мне удается открыть бумажник, и внутри я, к своему облегчению, нахожу свое собственное удостоверение и водительские права. Хотя меня здорово удивляет вид большой пачки денег – обыкновенно я считаю за счастье, если у меня в кармане завалялась пара двадцаток. Положив бумажник и ключи на асфальт рядом с собой, включаю телефоны. Экран «Блэкберри» тотчас же заполняется: мои рабочие телефоны, и еще сотня сообщений из участка с вопросом, куда я пропал.
Переключаю внимание на второй телефон и просматриваю список контактов. Здесь также есть мои номера, в том числе личные, но затем я замечаю: на этом телефоне все сообщения удалены. В списке входящих вызовов всего два звонка, оба сегодня вечером, оба с одного номера. Я ищу этот номер в списке контактов, но его там нет. Как и на рабочем телефоне. Звоню по нему, но автоматический голос Сети отвечает, что абонент временно недоступен, а голосовой почты у него нет.
Ветер кружит, швыряя мне в лицо снежинки. Я хочу есть. У меня затекло тело. Мне нужно двигаться, но сидеть на земле не так страшно. Смотрю на часы – половина десятого. Мне нужно идти домой? Или в больницу? Но я не при смерти. Я просто забыл кое-что. Но многое помню: как меня зовут, где я работаю. Помню Лору. Как было бы хорошо вернуться домой к ней – в свою теплую постель, к своей теплой жене…
Но когда я силюсь вспомнить, что делаю здесь, у меня ничего не получается. Это какой-то экзамен, который я не могу сдать. Я не понимаю, что происходит, и это все больше меня пугает.
Но всему есть предел. Быть может, если я заставлю себя пошевелиться, это что-нибудь подтолкнет. Поэтому я распихиваю все обратно по карманам флиски и поднимаюсь на ноги. Предпринимаю еще одну попытку вспомнить, вернуться к тому моменту, когда обнаружил, что стою посреди улицы. Куда я направлялся? Откуда пришел? В качестве эксперимента я направляюсь в сторону погруженной в темноту церкви. Но всего через десять шагов отчаиваюсь. Это что-то не то. Я разворачиваюсь к закрытому автосалону. И это тоже не то. Все бесполезно. В отчаянии я схожу с тротуара на мостовую, чтобы лучше оглядеться.
Как раз в этот момент за падающим снегом появляется синяя мигалка, приближающаяся ко мне. Я колеблюсь, не зная, как к этому отнестись. Патрульная машина останавливается, и полицейский сержант пристально смотрит на меня. Он чернокожий, средних лет, с округлым лицом.
– Сэр, – говорит сержант, – мы вас повсюду разыскиваем.
Это тот самый кошмар, который мучил меня в раннем детстве. Тень за дверью. Я не помню, что делаю здесь сейчас, но помню тот кошмар, хотя мне хотелось бы его забыть. Если выразить все словами, получится какая-то ерунда. Ночь за ночью я лежал без сна, не отрывая взгляда от двери, боясь заснуть. Если я засну, придет кошмар. Безликая тень, скорее звериная, нежели человеческая. Она стояла в темноте за дверью спальни, готовая наброситься на меня и вцепиться мне в лицо. Я просыпался в панике, не в силах отдышаться. Даже сейчас это воспоминание причиняет мне боль. Наверное, кошмар являлся мне несчетное число раз, и всякий раз мать прибегала ко мне в комнату. Это пока она еще была здоровой.
Миниатюрная женщина, мать была очень деятельной, словно именно она была виновата во всем плохом, что происходило со мной, даже в моих снах. Мать включала ночник и обнимала меня, а я лежал в кровати, всхлипывая, не в силах говорить, не в силах объясниться. Ее тело в махровом халате было мягким, от нее пахло туалетной водой с яблочным ароматом, и она говорила обо всем. Рассказывала мне сказки про чудовищ, которые оказывались дружелюбными. Пела песни, которые пела, когда сама была маленькая. И мы рассказывали друг другу о том, что произошло с нами за минувший день, и строили планы на день грядущий. Мать всегда старалась устроить какой-нибудь праздник – скажем, сходить в зоопарк или купить какой-нибудь новый торт, какой я еще не пробовал. Пол никогда не приходил к нам. (Я всегда называл его Полом. Не помню, когда перестал называть его папой.) Он оставался в родительской спальне и не мешал нам с мамой побыть вдвоем. По крайней мере в этом родители были согласны.
Значительно позднее, когда мы остались вдвоем, форма проявления отеческой любви Пола стала совсем другой – вращающейся в основном вокруг церкви и пивной. Считалось, что посещения церкви полезны обеим нашим душам, в то время как пивная предназначалась больше для него, чем для меня. Обычно кружка пива, иногда стаканчик виски. Это развязывало Полу язык, позволяя на время забыть о своих претензиях ко мне, каковых было несчетное количество. Это были наши лучшие моменты вместе. К счастью для Пола, в то время в полиции к лишнему весу и неважной физической форме относились не так строго, как это стало тогда, когда туда поступил я, а к тому времени, как отношение изменилось, он уже уволился. Что касается меня, я, к счастью, никогда не пил так, как Пол, и всегда следил за собой. А мой отец не отличил бы гимнастический мяч от гири.
