Шрифт:
Закладка:
Что ж, Анна Аксенова официально чемпионка мира. Как же горько! Все мечты рушатся в одно мгновение.
Два месяца я живу в аду. Был обычный день. Обычная тренировка и попытка единственного элемента, который мне не покорился — аксель в четыре оборота. Удачные попытки на тренировках были, но мало.
Роковой прыжок. Отталкивание и уже в полете надо льдом я чувствую нестерпимую боль, не группируюсь, как следует и неудачно падаю, разбивая колено, не могу встать. Болевой шок. Не могу пошевелиться.
Так моя жизнь разделилась на до и после.
За эти два месяца по словам психолога я должна пройти все стадии принятия своей боли и горя: шок, отрицание, гнев, торг, депрессия, тестирование, принятие.
Но как, скажите, можно смириться с тем, что твоя мечта не сбудется? Как принять, что годы детства, посвященные изнуряющим тренировкам пойдут прахом? Это просто невозможно!
И я постоянно мечусь от гнева, впадаю в депрессию, пытаюсь найти выход, пытаюсь отрицать очевидное, пытаюсь принять и снова отказываюсь, и так по кругу. Если эти стадии действительно существуют, то не для меня. Или я хожу по кругу, не знаю.
Вся моя семья сегодня была в сборе. Хотя такое бывает редко. Они говорят, что понимают, насколько мне больно. Но нет. Ничего они не понимают! Абсолютно. Моя мама — географ, а папа — доктор философских наук. Представляете, насколько они далеки от спорта? Но, если бы честной, то они мне не родные. Хотя и биологические родители к спорту отношения не имели.
Когда мне было семь лет, мои родители оставили меня и мою старшую сестру Леру с тетей и дядей, уезжая на выходные вдвоем за город. У них была годовщина свадьбы. Но они так и не вернулись. Водитель фуры заснул, тем самым в одно мгновение сделав нас сиротами. Так мы и остались жить у тети и дяди. Тетя Ира — родная сестра-близняшка моей мамы. Наверное, именно поэтому я быстро стала называть ее мамой Ирой. Позже в обращение ушло из речи имя, мама Ира стала просто мамой.
Наверное, я не так переживала потерю, как Лера, я была ещё маленькой, не до конца понимала, что происходит, тем более уже тогда вся моя жизнь крутилась вокруг льда. Мне некогда было горевать, мне нужно было тренироваться. Я часто вспоминаю фразу моей родной мамы Инны, которая сказала мне, что я буду олимпийской чемпионкой. Я так ей верила. А теперь… Я даже чемпионкой мира не стану.
Я так погрузилась в свои мысли, что не заметила, что мама зашла в комнату.
— Как ты? — осторожный голос матери вывел меня из страны самобичевания.
— Не знаю, мам. Уйди, пожалуйста, я хочу побыть одна, — сквозь слезы прошептала я.
— Я чай сделала, купила твой любимый ’наполеон’ в пекарне, которая в соседнем доме. Может пойдем, все вместе попьем чай? — ласковый голос матери меня только раздражал.
— Я же не ем сладкое, — ответила я на автомате и прикусила язык.
— Немного же можно, — попыталась увезти разговор в другое русло мама.
— Потому что я больше не спортсмен, да? Потому что меня все списали со счетов? — прокричала я в отчаянии.
Мама вздохнула.
— Никто тебя не списывал. Ничего страшного не произойдет, если отдохнешь немного.
Конечно! В пятнадцать лет уже олимпиады выигрывают, некоторые карьеру завершают. А я… Нет, эту боль разделить со мной никто не может. Родители не понимают, а как донести до них, я не знала. Это не первый наш такой разговор.
— Без льда — я никто, — зло выплюнула я маме.
— Не говори так! — мама начинала злиться, — у тебя вся жизнь впереди и ты можешь выбрать любую профессию.
Какая к черту другая профессия?! Я вообще не представляю, чем ещё можно заниматься, кроме коньков.
— Вся моя жизнь — это лёд! — кричала я.
— Милая, ты ещё так молода. Жизнь — это не только лёд. Тебе всего пятнадцать…
— Уже пятнадцать! Уже пятнадцать, мама! — мой крик, кажется, слышали все соседи.
— Всего пятнадцать, — повторила мама ласково, будто я маленькая, — жизнь не заканчивается на катке.
— Заканчивается! Ты не понимаешь! — я закрыла лицо ладонями и стала громко рыдать.
— Не понимаю, — подтвердила она, и стала меня поглаживать по голове, — чем я могу помочь?
Ничем. Мой ответ — ничем. Я отчаянно мотала головой.
Мама молча выключила телевизор, села рядом и начала гладить меня по голове, как котенка. Ждала пока моя истерика закончится. Когда всхлипы почти прекратились, она сказала:
— Так продолжаться больше не может, Алёна, — твёрдо сказала она, — ты сидишь в четырех стенах и никуда не ходишь, только страдаешь.
— Мне больше ничего не остается, — натянуто попыталась улыбнуться я.
— Я хотела сказать, мы решили, я и папа, что с понедельника ты идёшь в школу, — сообщила мне мама новость, чем повергла меня в шок.
— Какую ещё школу?!
— Самую обычную. Ту, которая через дорогу от нашего дома.
— Вы издеваетесь? Да я школе не появлялась последние два года! — взревела я.
— Тебе уже разрешили передвигаться с тростью, это огромный шаг вперед при твоем переломе. Так что смысла сидеть дома нет, а учиться надо.
— Нет! Нет! Я не хочу! Я буду учиться дома, — ревела снова я.
— Все уже решено. Документы поданы, — отрезала мама, — наверное, я и так слишком долго потакала твоим желаниям. Остановиться надо было ещё раньше.
Она вздохнула, а я чувствовала как легкие прожигает ядом.
— Что значит остановиться раньше?!
— Алёнушка, девочка моя, у тебя до этой травмы, был перелом руки, перелом кисти, перелом ключицы, и я не говорю уже он многочисленных ушибах, растяжениях и синяках! После первой же серьезной травмы нужно было тебя забрать.
— Вот как? — внутри все пекло.
Как они так могут со мной поступать? Физическую боль можно терпеть, а душевную — нет. Все мои травмы были всегда терпимы. Я делала все, лишь бы быстрее встать на коньки.
— Уйди, просто уйди! — взмолилась я, не желая наговорить лишнего.
— Ладно. Кстати, в школе все ходят в форме. Завтра приедет швея к нам, — сообщила мне мама ещё одну радостную новость.
— Плевать! Я никуда не пойду!
— Это не обсуждается.
Мне хотелось запустить что-нибудь потяжелее в стену.
— Поживешь обычной жизнью подростка, — улыбнулась мама.
Мама молча встала и ушла, плотно закрыв за собой дверь.
Как же мне не хватает поддержки! Не того, что будут причитать, учить и переживать. А
