в столице, жил и принимал гостей и клиентов в просторных апартаментах на втором этаже доходного дома за Спасо-Преображенским собором. Корсаковы продали собственный особняк еще во времена его деда, который предпочитал фамильное имение под Смоленском, а траты на собственное жилье в Петербурге непозволительной роскошью. Особенно, учитывая, что большую часть года члены семьи пребывали в разъездах.

Пришлось кликнуть извозчика и дважды пересечь ветренную, промозгло-осеннюю Неву, сначала по Александровскому мосту до Выборгского вокзала, а затем по Самсониевскому — на Каменный остров. Жилье Милосердова пряталось в переулках, а вот фотостудия не скрывалась вовсе, гордо зазывая клиентов прямо на Большом проспекте.

Фасад первого, торгового, этажа украшала яркая вывеска: «Ателье светописи[1] Я. Одляницкого». Второй мог похвастаться огромными окнами, столь необходимыми для студии — Петербург не славился обилием солнечных дней, посему приходилось ловить любые возможности для освещения, не требующие дорогих софитов.

Владелец салона, щеголяющий крайне художественной бородой поляк, услышал звякнувший колокольчик у двери и встретил визитеров у входа.

— Добрый день, господа, добрый день! Чем могу быть полезен? Хотя нет, подождите — я угадаю! Желаете визитные карточки? Извольте ознакомиться с паспарту!

— Ян Антонович, возможно, вы помните меня. Я Милосердов, заглядывал к вам насчет фотографического портрета около двух недель назад…

— Ох, простите! — смутился Одляницкий. — У меня хорошая память на лица тех, кого я запечатлеваю, но вас, молодой человек, я не помню. Хотя… Да! Да-да-да! Действительно, вы хотели портрет дочери, на дому. Конечно!

— Да, пришел ваш ученик… — подтвердил Олег Викторович, но фотограф перебил его.

— Постойте-ка, это невозможно, молодой человек! Я использую труд ассистентов, верно, но ни одного я не готов назвать учеником. И уж точно не доверил бы съемку! Нет-с, сударь, все заказы, в студии или на дому, я выполняю сам!

— Но как же… — растерянно начал Милосердов.

— Ян… гм… Антонович, — вступил в разговор дотоле молчавший Корсаков, который с интересом разглядывал обстановку ателье. — Возможно, вам стоит буквально на полчаса закрыть ателье, чтобы мы могли спокойно обсудить один щепетильный вопрос?

— А вы, собственно кто?

— Корсаков, Владимир Николаевич, — он лениво обозначил вежливый поклон.

— И по какому праву вы хотите нарушить работу моего ателье?

— По такому, что могу это сделать. Желаете проверить? — Корсаков подался вперед, опершись обеими руками на трость, и одарил собеседника неприятной улыбкой из своего богатого арсенала. Одляницкий выглядел так, словно собирался поспорить, но быстро передумал и пригласил гостей проследовать в студию.

Несмотря на туманный сумрак на улице, огромные окна давали достаточно света, чтобы не зажигать лампы. Сравнительно небольшое помещение делилось на несколько маленьких уголков, призванных изобразить различные фоны для съемки. Вот оплетенные плющом качели перед ковром[2], изображающим зеленый лес. Вот неопределенно-античное патио. Вот простой белый фон, на котором можно изобразить любую позу, от важно-политической (с откинутой назад головой и рукой, заложенной за лацкан фрака) до глубокомысленно-гениальной (со скрещенными на груди руками и взглядом исподлобья). Хозяин предложил им разместиться вокруг столика с тремя стульями, предназначенного, очевидно, для групповых фотографий.

— Итак, давайте постараемся восстановить события, приведшие нас сюда, — предложил расположившийся со всей возможной вальяжностью Корсаков. — Начинайте, пожалуйста, Олег Викторович.

— Да, я… эээ… Я зашел к господину Одляницкому справится о возможности съемки на дому. Ян Антонович уверил меня, что это не составит ни малейшего труда. Мы сошлись на цене и назначили дату. В оговоренный день у меня на пороге возник господин с фотографическими принадлежностями. Он заявил, что является учеником Яна Антоновича, принес извинения за мастера Одляницкого, который слег с болезнью и предложил заменить его, если я соглашусь. Абсолютно безвозмездно. Выглядел господин очень добропорядочно, поэтому я не протестовал. Он был крайне любезен и терпелив. Пообещал, что доставит портрет на дом, чтобы мне не пришлось заходить за ним в ателье. И действительно, через несколько дней я обнаружил конверт со снимком у себя на пороге…

— Спасибо, Олег Викторович, — Корсаков повернулся к фотографу. — Теперь вы, Ян Антонович. Буду рад услышать вашу часть сей истории.

— Она очень проста, — пожал плечами Одляницкий, опасливо покосившись на Владимира. — За день до оговоренной даты мне принесли записку, что назначенная съемка отменяется, так как у господина Милосердова возникли другие обязательства. На этом все. Я повторяю, у меня нет учеников, и я решительно не посылал никого вместо себя к Олегу Викторовичу. А в чем, собственно, дело? Какой-то мошенник посмел выдать себя за моего протеже и предоставить неудовлетворительные услуги? Только… Вы сказали, что работал он безвозмездно? В чем тогда смысл мошенничества?

— Et franchement, c'est une bonne question[3], — покивал Корсаков. Все это время он задумчиво разглядывал то Милосердова, то фотографа, внимательно прислушиваясь к тому, что и, главное, как они говорят. — Не беспокойтесь, Ян Антонович, ваша репутация вне опасности, а господин Милосердов не имеет к вам ни малейших претензий. Однако с вашим самозванным подмастерьем я бы с удовольствием перекинулся парой слов… Вы сказали, что привлекаете к работе ассистентов. Не подскажете, находился ли кто-то из них в ателье, когда вы уславливались с Олегом Викторовичем о съемке на дому?

— Дайте подумать… Это был четверг, кажется… Сейчас!

Он метнулся к бюро, заваленному бумагами и фотографическими карточками, извлек из-под очередной кипы журнал и зашелестел страницами.

— Да, все верно, четверг. Тогда у меня трудился Сережа Трутнев, студент, очень старательный и милый мальчик. Хотя постойте…

Он вновь начал листать журнал, меняясь в лице, а затем повернулся к Корсакову с удивленными видом.

— Позвольте, угадаю, — опередил его Владимир. — Именно с четверга этот старательный и милый мальчик больше не появлялся у вас в ателье?

— Да! Как вы…

— Логика, — усмехнулся Корсаков. — Благодарю вас за помощь, Ян Антонович. Не смею далее мешать вашей работе и, надеюсь, что больше мы вас не побеспокоим!

Владимир и Олег вышли обратно на туманную улицу. После тишины ателье шум множества голосов, цокот копыт и стук колес по мостовой первое время казался оглушающим.

— Вы думаете, именно студент Трутнев сделал этот портрет? — спросил Милосердов.

— Утверждать наверняка не берусь, но пока это наиболее очевидный вывод, — кивнул Корсаков.

— И что теперь?

— Теперь вы отправляетесь домой, присматривать за дочерью. А я постараюсь найти таинственного последователя фотографического искусства. И, на всякий случай… — Корсаков порылся в карманах и извлек три небольших свечи из непримечательного на вид бледного воска. — Я не знаю, какие цели преследовал этот студент и представляют ли его опыты опасность, поэтому возьмите это. Если вы или ваша дочь увидите или, скорее, почувствуете в доме что-то неладное, тревожащее душу, зажгите свечу и оставайтесь в