Ich weiss nicht, was soll es bedeuten,

Dass ich so traurig bin.

Это навеяло на нее уже настоящую грусть. Однако она до конца дочитала стихотворение о Лорелее и провела странную аналогию между судьбой того несчастного рыбака, что, заслушавшись в пение, должен был утонуть, и того мотылька, что, полетев на свет, сгорел.

С Днепра подул вдруг свежий ветерок, пламя заколыхалось, затрепетало. Анна взяла лампу со стола и ушла в комнату.

Наутро она, проснувшись, вспомнила о письме, оделась и вышла, чтобы бросить его в почтовый ящик. Откуда-то доносился крик петуха, протяжный, исполненный тоски. В саду идиллически кудахтали куры. Когда она была уже на улице, ее окликнул военный со второго этажа соседнего дома и попросил взять и его письма, которые он ей бросил сверху, объясняя трагическим тоном, что хозяйка вышла, пока он еще спал, и закрыла дом на ключ, так что он не может выйти из дома, а выпрыгнуть из окна слишком уж высоко. Анна, улыбаясь, выслушала его жалобу и подняла письма. Когда возвращалась домой, увидела красного петуха, мчавшегося от бегущей за ним женщины. Петух был красный, как пламя, и Анна вспомнила точное народное выражение «пустить красного петуха под крышу». Наблюдая, она вспомнила вчерашнее пламя, в котором сгорел мотылек. Петух, убегая, как-то неловко махал и бил крыльями. Тут только Анна заметила, что из шеи у него течет кровь. Женщина сделала неудачную попытку зарезать беднягу, и он, по всей видимости, вырвался у нее из рук и, недорезанный, бросился бежать. Эти взмахи его крыльев имели нечто общее с бессильным трепетом мотылька, и Анне стало тяжело на сердце. «Нехорошо, — подумала она, — беременной женщине смотреть на такие вещи». Тоска легла ей на душу и уже не выпускала из своих когтей. Она знала, что сегодняшний день испорчен, боялась, что настроение вплоть до отъезда останется плохим, но ничего не могла с этим поделать.

Не знала, чем себя занять. Села в кресло на веранде и снова открыла томик Гейне. Книга открылась на том же месте. Анна попыталась перевести эти строки:

Не знаю, что со мной случилось,

что мне так грустно в этот день.

Нет, нехорошо. Тогда обратила внимание, что вторая строчка в оригинале написана ямбом и что лучше будет так же ямбом ее передать:

Не знаю, что со мной случилось,

что я так грустен.

Это уже лучше. Дальше все пошло хорошо. Не давались только последние строчки, потому что рыбак никак не хотел у нее топиться. Итак, как ни старалась, пришлось бросить карандаш, не доведя попытки до конца. Еще раз взглянув на бумагу, заметила, что рука ее написала не «грустен», а «грустна». Подсознательно Анна применила настроение стиха к себе.

Не знала, что ей делать дальше. Немного похозяйничав, ходила потом целый день по комнате. К вечеру вспомнила, что на платье, которое хочет взять в дорогу, есть пятна. Поэтому принялась выводить их бензином, а потом то платьице старательно выглаживала. На столе лежал том «Анны Карениной» Толстого. Неосторожное движение локтя — и бутылка с бензином, в которую забыла заткнуть пробку, опрокинулась и разлилась на книгу, которая тут же вся набухла от жидкости. Схватила бутылочку, но уже поздно было. В воздухе повис неприятный запах. «Неудачи преследуют меня, — пробормотала вполголоса. — Да, наверно, это еще не конец». Когда стало смеркаться, хотела зажечь лампу, но увидела, что в ней мало масла. Зажгла свечу, чтобы вынести на веранду; может, ветер не задует. Свеча была слишком тонкая и не держалась в подсвечнике; упала прямо на залитый бензином томик Толстого, и тот вспыхнул, как целлулоид. Напуганная, хотела была схватить книгу, но в руке ее остался только отодранный кусок обложки с началом заглавия «Анна…» Ветер понес его в сад, и там он белым пятном лег на траву. Имя ее — Анна. Это событие наполнило ее каким-то суеверным страхом и предчувствием неизвестной беды. Посмотрела на свою чуть обожженную руку, на кучку пепла, оставшуюся от произведения Толстого, и решила лечь спать сегодня как можно раньше во избежание других неприятных неожиданностей.

Напряженные нервы требовали расслабления. Сон был беспокоен, и видения его состояли из отрывков дневных впечатлений. Перед ней разливалась широкая река, но это была река из бензина, запах которой наполнял воздух. По реке плыл полураскрытый том «Анны Карениной», а в нем, как в лодке, сидела она. Где-то далеко, сидя под крестом, на могиле Шевченко пела Лорелея, но почему-то не гейневскую песню, а «Если умру, то похороните меня». Анна плыла на то пение и вдруг увидела, что перед ней совсем не гора с могилой, а дом. Из окна второго этажа зовет ее военный, но окно не четырехугольное, а круглое, маленькое; он жалуется, что не может из него выпрыгнуть. По комнате его летает большой мотылек, который тоже ищет выхода, но по мере того, как приближается к окну, он растет, становится большим, как курица, и не пролезает. С крыши взмывает красный большой петух, который хочет склевать того мотылька. Он летит прямо в круглое окошко, сургучом расплывается в нем, становится большой, круглой печатью. Анна видит перед собой только высокую белую стену без окон и дверей, а на ней, наверху, ту большую, красную, кровавую печать, словно на огромного размера письме, которое она вчера отправила.

Анна проснулся вся в холодном поту и видит: в окно ей светит большая, красная, круглая, как печать, полная луна.

Солнце уже поднималось, когда Анна взяла корзины, чтобы пойти купить овощей. На улице внимание ее привлек небольшой серый ослик, собственность детей огородника, проживавшего в крайнем домике. Они любили играть с этим осликом, а теперь он стоял в самом центре улицы и кричал без умолку. Люди проходили и смеялись. Дети пытались сдвинуть его с места, тащили за веревку, но зря. Осел стоял неподвижно и кричал, на него лаяла охотничья собака с длинными ушами, яростно прыгавшая вокруг. Некоторые прохожие останавливались и заинтересованно наблюдали.

После завтрака Анна принялась улаживать последние дела перед отъездом. Пошла по магазинам искать каких-нибудь игрушек, чтобы привезти в подарок племянникам. В те времена трудно было найти что-нибудь достойное. Война и революция уничтожили промышленность и в этой