«Проклятая собака», — подумал он и поймал себя на мысли, что в самом деле не обрадовался такому повороту. Трезор никогда не бросался на него, даже голоса не повышал.

Влад включил телевизор, но смотреть не смотрел, опять стал думать о какой-то перемене в поведении собаки. Она всегда исправно охраняла дом, уважала хозяина. Впрочем, и у людей иногда бывают периоды беспричинной злобы: на друзей, на знакомых, на близких, не говоря уже о случайных попутчиках в автобусе или метро. Быть может, такой же период нашел и на Трезора?

По телевизору ничего интересного не транслировали. «Тоска», — подумал Влад, провертев все триста шестьдесят на переключателе каналов, выдернул шнур телевизора из розетки и с унынием посмотрел на улицу. К вечеру окна замерзли, и едва-едва сквозь затейливый рисунок пробивался свет колышущегося от ветра одинокого фонаря.

Там, за окном, завывала метель и было холодно. Здесь, в доме, жарко топилась печь и морило на сон. Даже буквы старого потрепанного журнальчика, который Влад решил почитать, быстро сливались, и рука то и дело резко опадала, устав от напряжения и выпуская всякий раз вдруг отяжелевшую двадцатипятистраничную книжицу.

Влад еще пытался какое-то время сопротивляться сну, но вскоре, поняв, что бороться с ним не так-то легко, отбросил надоедливую литературу, вяло, почти сомнамбулически разделся, забрался в постель и плотно, по самую шею, как обычно это делал, закутался в ватное одеяло. Сон моментально одолел его.

Во сне на него набросился Трезор. Рвал наутюженные с утра брюки, снова, как накануне, скалил зубы и вдруг исчез.

Потом Влад заехал левой Щеголеву, своему коллеге. Прямо на этаже, в курилке. Щеголев отчего-то был не лысым, а с пышной шевелюрой. Он тоже, как Трезор, скалил зубы, дико смеялся и кричал: «Я всего тебя пущу на парики!» И тогда Влад ударил его. Наотмашь. Щеголев упал, парик с него слетел, а Влад зачем-то вскочил к нему на грудь и стал когтями (ногтями?) рвать его рубаху, с силой вонзаясь в уже парализованное страхом тело Щеголева.

Тут Влад увидел свои жутко волосатые руки, испугался и… проснулся.

На дворе рассвело. Солнце яркими бликами играло на замерзшем стекле. Как не хотелось выбираться из-под теплого одеяла, но все равно придется протопить печь, чтобы к возвращению с работы было не так холодно.

Влад поднялся, быстро натянул трико, влез в теплый свитер, набросил фуфайку и вышел за дровами.

Дрова хранились в небольшом сарайчике, пристроенном Владом к летней кухне всего в нескольких шага от дома. Но оказалось, что и два шага Владу не так-то легко и сделать. Как и вчера, из глубины двора раздалось грозное рычание Трезора. Влада его рычание вывело из себя.

— Заткнись ты, собачье отродье! — выпалил злобно, даже не удивляясь, откуда появилась злоба на обожаемого пса. Но Трезор не унимался: лаял, рычал, рвался с цепи, пока, наконец, это не надоело Владу.

— Ну, шельма! — крепко сжал кулаки Влад и двинулся навстречу Трезору. Трезор, словно почуяв опасность, поджал хвост и втиснулся в будку, продолжая оттуда выглядывать и рычать. В другой раз, увидев такое поведение собаки, Влад равнодушно прошел бы мимо, но сегодня на него будто что-то нашло. Сам не понял что. Он вдруг с яростью двинулся к будке и…

Через минуту, может быть, две Влад очнулся. Он понял, что очнулся, вероятнее всего, раньше, но даже если и раньше… Он разорвал собаку. Легко. Просто отделил ей голову от туловища и бросил на снег.

Спускался вечер. Нет, уже был вечер. Темнота подкралась и к его порогу. Влад несет дрова в дом. Ему нужно растопить печь. Он должен растопить печь, чтобы в доме было тепло. Но Влад топит обычно и утром и вечером. Что же тогда сейчас: утро или вечер? Он выходил как будто утром, а заходит вроде бы вечером. Так утро или вечер? Всё перемешалось в голове у Влада.

Он накормил Трезора? Кажется, оставлял ему суп. Так начинал думать Влад, но потом будто и не думал вовсе, а просто водил вокруг глазами, с трудом осознавая, где он и что с ним. Какой-то дом, нет — просто дом. Двор. Забор. Снег. Но ему не холодно. Он что-то остро чует носом. Какой-то знакомый запах… И снова нет его, Влада. И снова это его дом, двор, забор. Он несет дрова, поднимается на крыльцо, привычно отворяет дверь, ссыпает дрова у печи и вдруг с удивлением замечает, что его руки покрыты темными густыми волосами. От локтя до кисти. Но сколько Влад помнит себя, его волосы на теле были редкими и светлыми, едва заметными. Он это знал определенно и иногда стеснялся. Да и его впалая худосочная грудь также никогда не отличалась обильной растительностью. Если и вырастет один-два осиротело скрюченных волоска, Влад тут же выдернет их, чтобы не вызывать лишних вопросов у тех женщин, которые клали свою голову на его грудь.

Влад где-то слышал, что женщины чрезвычайно возбуждаются от ласкания волос на груди мужчины. Порою становился абсолютно уверенным в этих домыслах и тогда начинал жалеть, что вырос таким обедненным в этом смысле. Ему даже казалось иногда, что многие из женщин, с которыми он встречался, расставались с ним именно по этой причине. Однако теперь неожиданное появление столь большого количества волос не обрадовало, а, скорее, испугало его. Влад стоял перед зеркалом с распахнутым на груди воротом рубахи и непонимающе прикасался к ним.

Нет, что-то здесь не то. Что-то наверняка произошло!

Влад почти вплотную приблизился к зеркалу. Вроде ничего не изменилось: формы лица остались прежними. Нос, как нос, глаза — его глаза, и губы такие, какими он привык их видеть всегда… Но что-то всё равно не то. Что?

Ощущения! — осенило его. Они стали другими. Там, внутри, он, вроде, как и тот, и что-то не совсем его, какая-то перемена, какое-то…

И вдруг Влад вспомнил старую сказку: «Не пей, Иванушка, козленочком станешь!» И там было зеркало — лужица. И там Иванушка увидел лужицу и возжелал испить из нее. И он, Влад, увидел ягоду, и захотел её, и съел. Как Иванушка выпил водицы.