Шрифт:
Закладка:
Родион же не испытывал ни капли неудобств, продолжал с прерванного места, словно замирал в своем возбуждении, уходил в спящий режим, а по возвращению супруги снова включался. Но Полина уже никакого кайфа не испытывала и сталась даже не скрипеть.
И вот – последний вздох, последние слова умирающей. Пусть жуткие, но последние же, правда?
На похоронах, которые проходили в деревне, было всего человек пять. Клавдию Захаровну в деревне ненавидел каждый. Впрочем, как и та ненавидела всех односельчан, кроме сына. Ее считали ведьмой, шептались, что она якшалась по молодости с самим Дьяволом, а зачала Родьку, когда на неделю пропала в Семеновской чаще, куда ходили только заезжие охотники. Уже в пересудах тогда радовались – сгинула чертовка, ведьма! Ан нет – та неожиданно вышла из чащи, без единой тряпочки на теле, покрытая грязью и еще чем-то мерзким.
А через девять месяцев родила Родиона.
Плакал на похоронах лишь сын. Да и то беззвучно, лишь слезы стекали по его щекам. Полина, местный поп и два копача равнодушно смотрели в сырую черноту глубокой прямоугольной ямы, куда опускали деревянный гроб, неохотно и наспех сколоченный местным плотником.
Бросили по кому земли и разошлись. Крест и венок от Полины на могиле Клавдии Захаровны размещали уже хмурые крестящиеся копачи.
Можно было возвращаться домой, в свою пустую квартиру.
Полина могла наконец-то вздохнуть с облегчением.
Однако, как оказалось, радовалась она рано.
Все только начиналось.
4. Удивление.
Родион, как ни удивительно, печалился по умершей матери недолго. Не прошло и девяти дней с момента захоронения Клавдии Захаровны, как он вновь вовсю улыбался своей глуповатой, но шикарной улыбкой, и без стеснения рассказывал, как познакомился с очередной поклонницей и какие новые комплименты получил.
А на девятый день…
Родион с утра ушел в церковь, заказывать панихиду. Полина попросилась не ходить с ним, сославшись на женское недомогание. Она была атеисткой, в церквях бывать не любила, религию считала государственной сектой со странными целями.
Когда супруг ушел (а он собирался заказать службу в пяти храмах), Поля еще повалялась в кровати. Это было для нее все еще непривычно: бездельничать, не нервничать, не ждать ненависти в глаза, не слышать мерзкого, навеки впившегося в мозг низкого голоса свекрови.
Полина лениво встала, включила телевизор, в котором шел концерт со старыми песнями о главном, прошлась по квартире, остановилась перед наконец-то собранным диваном в зале, на котором провела последние дни ненавистная женщина, и на котором теперь красовалось радостно-цветастое покрывало.
- Господи, даже не верится… - тихо сказала Полина и перевела взгляд на столик слева от дивана. Ее внимание привлекла фоторамка и несколько цветков в узкой тонкой вазе.
На фото оказалась Клавдия Захаровна. Она лежала на том же диване, что стоял сейчас перед Полиной. Старуха смотрела в сторону камеры и улыбалась своим ядовитым презрительно-ненавидящим взглядом. На фото была и Полина, стоявшая в ногах у свекрови на коленях и сложившая руки, как для молитвы, и Родион, стоявший у маминого изголовья и тоже молящийся на нее.
- Черт, - озадаченно сказала Полина, поднося фото ближе к глазам. – Что это за дрянь? Я такого момента не помню. Чтобы я перед этой тварью стояла на коленях, молилась на нее? И… И если Родион и я на снимке, то кто фотографировал?
Полина прикинула, откуда могли фотографировать. Получалось, вон оттуда: прямо из стены возле окна.
- Когда этот чудик успел поставить фото? – спросила себя вслух Полина, имея в виду Родиона. – Это же фоторамку надо купить, а он батон покупает по моей записке. Еще и цветы.
Цветы были простенькие, полевые – четыре ромашки и два василька. Для октября не совсем подходящая флора… Вазочка, тоненькая, из потемневшего от старости стекла, показалась Полине знакомой. Неожиданно она вспомнила, где видела вещицу: в деревенском доме Клавдии Захаровны, под красным углом, где под пыльным полотенцем висели иконы с неразличимыми от времени ликами, то ли святых, то ли уродцев.
Полина вернула фото на столик, подумала мгновение, перевернула его изображением вниз. Для себя решила: ляжет костьми, но не допустит, чтоб это фото здесь стояло. Оно казалось жутким, гадким, напоминало об унижении и издевательстве над ней.
Кофе Поля варила в удрученном состоянии. Умершая свекровь вновь вернулась, пусть даже и в качестве воспоминаний, которые хотелось стереть, уничтожить раз и навсегда.
Задумчиво отпивая глоточками кофе, Полина печально смотрела в окно.
В зале что-то грохнуло. Поля подпрыгнула от резкого звука. Она внезапно поняла, что не слышит звука телевизора, до сих пор оравшего переделанные советские песни.
После грохота в квартире опустилась какая-то странная и зловещая тишина.
«Я тебе и после смерти житья не дам» - неожиданно вспомнила Полина.
- Чтоб тебя на том свете, в Аду, черти жарили! – пробормотала она себе под нос.
5. Ужас.
Тишина давила на уши так, что сидеть спокойно было невозможно, и Полина встала, взяла со стола кухонный нож, как всегда тупой (Родион был создан не для заточки ножей), и медленно двинулась в зал. Осторожно выглянула из-за угла. Пусто. Вроде ничего необычного, хотя... Что-то не так.
Что же тут громыхнуло?
Полина, двигаясь медленно и часто оборачиваясь, прошлась по комнате, вернулась к дивану.
Тот неожиданно оказался разобранным. Никакого цветастого покрывала. Вместо него – тщательно заправленная серая от сотни стирок простынь с небольшой приметной дыркой возле одного из углов. Такую ни с какой другой не спутаешь. На ней лежала и на ней умерла Клавдия Захаровна.
Грохот – это разложился диван, но как это могло произойти, если Полина в квартире одна???
Фото на столике снова стоит, ненавистная свекровь с него все так же презрительно смотрит прямо в глаза невестке. Только сама Поля на снимке теперь уже не просто на коленях перед ногами свекрови, а опустилась нижней частью тела на пол. А на ее голове – нога Клавдии Захаровны, выглядывающая из-под одеяла.
Поля в ярости изо всех сил швырнула фото на диван, рамка спружинила, подпрыгнула и скользнула в щель рядом со стеной.
-
