Так и бывает в жизни — спрыгиваешь не на того, на кого надо. Обратите внимание: идея о том, что можно спрыгнуть на директора, ему даже в голову не приходила. И неспроста — директор ВЭИ по территории ВЭИ не ходил, а ездил. Конечно, всего лишь потому, что территория у нас большая. Пешком — десять минут, плюс летом — пыль, зимой — снег, всегда — грязь и железяки под ногами, ебена мать в воздухе. Зато всегда можно ответить по телефону — такой-то пошел в главный корпус. Или еще куда-то. В высших эшелонах ВЭИвской власти бытовало выражение «такой-то на территории».

Случалось спрыгивать на официальных лиц и другим сотрудникам. Один из них, В.П., имел привычку сначала перебрасывать портфель, а потом обрушиваться сам. Именно так — обрушиваться — сформулировала бы Сэй-Сенагон и была бы права, ибо при росте выше меня на голову В.П. был еще и в полтора раза шире меня в плечах. Так вот, В.П. метнул портфель и, выждав минуту и убедившись, что все тихо (а видевший это замдиректора по общим вопросам озверел и затаился — здесь аллюзия на Высоцкого: «я сразу озверел и сел в засаде»), полез через забор. Когда он приземлился и пред ним предстал давящийся словами команд замдиректора по общим вопросам, В.П. молча поднял с земли портфель, метнул его обратно и сам тоже полез обратно. Замдиректора мог бы попытаться пресечь святотатство — схватив нарушителя за штаны. Ведь не стал бы В.П. с ним драться? Но хватать за штаны не стал. Таким образом, действия человека базируются на соблюдении условностей, а побеждает тот, кто-либо плюет на все условности (как Ленин), либо лучше других понимает, какими условностями пользуются другие (как Сталин). В данном случае В.П. оказался прав — замдиректора не счел достойным своего чина ловить нарушителя режима за штанину. В.П. перелез через забор и пошел перелезать в другом месте.

Ткань жизни, — сказала бы, вздохнув, Сэй-Сенагон, — соткана из нитей случайностей.

Еще о заборе. Молодой человек B.C., тихий, воспитанный и культурный, был принят на работу в ВЭИ. И в первый же день, через два часа после приема на работу он был послан в другой корпус по некоторому делу. А на территории шла стройка. Эта стройка началась в 1970 году и длилась более 12 лет. В результате был построен корпус, в котором сейчас сижу я и пишу этот текст, так что не зря совокупный строитель этого корпуса мерз и гиб в семнадцатом году. Конечно, давать мне возможность клеветать и злопыхать — не единственное его назначение: например, в нем находится столовая. Так вот, забор между основной территорией ВЭИ и территорией стройки был в нескольких местах сломан. В сознании сотрудников он, конечно, был и поэтому они не разбегались. А новый сотрудник

B.C. этого забора в этом месте в своем сознании не имел. Он забрел на территорию стройки и наткнулся там на замдиректора, который замдиректорствовал, барражируя вдоль мысленной линии, образующей забор (тут аллюзия на географию с ее определениями меридианов и параллелей, и учебник физики с рассказом о силовых линиях… словом, обширное поле для ассоциаций). Замдиректора выяснил, кто, куда и зачем идет и, узнав, что человек принят на работу два часа назад, радостно отобрал пропуск и сообщил B.C., что он уволен. B.C. дошел до телефона-автомата, позвонил на уже бывшую свою работу, долго извинялся, что не сделал того, за чем был послан, и лишь потом сообщил, что уволен. О степени сумасшедшести сумасшедшего дома, в котором мы живем, говорит то, что К.У., начальник B.C., нисколько не удивился тому, что B.C. уже уволен, а пошел по начальству — просить не увольнять. И просьба была удовлетворена.

Ненадежна служба любовницы императора, — сказала бы Сэй-Сенагон — и добавила: вам, в вашем ВЭИ, еще хорошо, а вот за нас и попросить некому.

Некоторые из тех, кто читал этот текст, спрашивали — почему не уволился, если было так плохо. Странный вопрос, право. Во-первых, откуда следует, что мне было плохо? Писать этот текст я начал в последние годы моего пребывания в оном месте, и даже если я где-то проговорился, что снег белый, отсюда не следует, что я считал ворону черной десятью годами раньше. Этот текст — не синоптический! Во-вторых, даже этот пост-взгляд нельзя назвать очень уж мрачным. Я всегда любил работу, и научную, и инженерную, и поэтому ее хватало, а большинство людей вокруг были нормальными хорошими людьми (в той ситуации, в которой я с ними взаимодействовал). Дерьмом оказывались немногие и только, если было, что делить. А одно из свойств советской системы состояло в том, что на нижних этажах пирамиды делить было нечего. И в-третьих — уволиться-то я мог, а что делать дальше? Грузчиком на Душинскую базу не хочется, в «дворники и сторожа» — уровнем диссидентства не вышел (вершина — записывал на магнитофон передачи вражьих голосов и давал друзьям, те из вежливости брали), зато «вышел рылом» так, что устроиться на работу по специальности — чудо. А физики в чудеса если и верят, то на них «не закладываются». Так что менять место работы и причин особых не было и разумной возможности — тоже.

Гармония, право — сказала бы С.

Традиционной вообще для сундучного фольклора (то есть фольклора «сундуков», «ящиков», п/я) является тема выноса с предприятия и в том числе через забор. Я знаю множество историй на эту тему, включая вынос спирта, закачанного в молочные пакеты, наковален, подвешенных между ног — на пари, и много чего другого, но почти все это было на других предприятиях.

А вот что произошло в ВЭИ. Одному моему сотруднику (Д.Н.) понадобился, как у нас говорят, для дэ-дэ-эса (ДДС — для дома, для семьи), резиновый шланг диаметром 40 мм и длиной несколько метров. Оное резиновое изделие — это очень важно — было розового цвета. Сотрудник обмотал шланг вокруг пояса, подвязал веревочкой, надел сверху плащ и пошел через проходную. Аккурат при прохождении через вертушку веревочка развязалась, и розовый 40-миллиметровый конец с грохотом обрушился из-под плаща на пол. Присутствовавшие окостенели. Старший научный сотрудник не растерялся, наклонился, подхватил конец и рванул через проходную строевым шагом.

Так в жизни и бывает — смелость не только города берет, как сказал Суворов, но и резиновый шланг за конец — тоже. Л. Хатуль сказал — «смелость города берет, а наглость — неприступные крепости».

Есть легенда, что Ландау