Шрифт:
Закладка:
И действительно, я не мог не заметить, насколько Джон изменился за эти шесть месяцев. Он стал тверже, увереннее в себе, на его лице появилась печать испытаний, которые он преодолел. Он по-прежнему был способен на самые дьявольские проделки, но как будто обрел внутреннее равновесие и духовную силу, недоступные обычным подросткам и достижимые лишь для немногих взрослых. Джон сам признал, что его укрепило понимание «абсолютного зла». Когда же я спросил, какие силы оно могло ему дать, он ответил: «Когда умеешь видеть внутреннюю красоту в самом страшном, уже ничто не может тебя поколебать».
И это было правдой. Не знаю, каким образом ему это удавалось, но в будущем, вплоть до последнего момента, когда все, что было ему дорого, было разрушено и уничтожено, он принимал происходящее не с обреченностью, но со странной радостью, непостижимой для человека.
Была еще одна тема, которой мы коснулись во время этого долгого разговора. Я не мог забыть, что после демонстрации чуда Джон едва ли не извинялся. «Мы все радуемся собственным успехам в обучении. Ребенок радуется, когда учится ходить. Художник счастлив, когда рисует. В детстве я игрался с числами, потом с изобретательством, потом – с охотой на оленя. Упражнения способностей необходимы для развития духа. Но они – только часть этого развития, хотя мы порой стремимся принимать их за цель нашего существования, особенно когда находим какую-то новую способность. И тогда, в Шотландии, обнаруживая все эти странные возможности, я чуть было не счел свои упражнения истинной целью своего существования. Я сказал себе: «Ну наконец-то, теперь я сумею достигнуть высшего духовного развития». Но после мгновенного восторга, который я испытал, подняв камень, я понял, что подобные упражнения, как бы забавны и полезны – а порой опасны – они ни были, не могут являться истинной целью развития духа, а только намеком на его жизнь».
«Тогда какова же истинная цель? – спросил я, возможно, чересчур оживленно. – Какова истинная цель развития духа?» Джон неожиданно ухмыльнулся, как десятилетний мальчишка, и рассмеялся обычным своим тревожащим смехом. «Боюсь, я не могу ответить на этот вопрос, мистер Журналист! Интервью подходит к концу. Даже если бы я знал, в чем заключается истинная цель, я не мог бы рассказать о ней на английском или любом другом «разумном» языке. А если бы и мог, ты бы все равно меня не понял». После паузы он добавил: «Но, наверное, кое-что я могу сказать с уверенностью. Цель не в совершении чудес или даже каких-то «добрых дел». Скорее, в том, чтобы делать все, что должен, не просто со всем старанием, но с… духовным вкусом, разборчивостью и полным осознанием каждого деяния. Да, как-то так. И еще кое-что. Это как бы… преклонение жизни и всему вокруг в истинном их виде». Он снова рассмеялся и сказал: «Какая чушь! Чтобы говорить о духовной жизни, нужно переделать весь язык, с начала до конца».
После возвращения с гор Джон проводил много времени дома или в ближайшем городе. Он казался совершенно счастливым, занимаясь обычными для каждого подростка делами, возобновил дружбу со Стивеном и Джуди. Он часто водил девочку в кино, цирк или другое подходящее ее возрасту развлечение. Он купил мопед, на котором в первый же день после покупки они с Джуди устроили веселое катание. Соседи в один голос утверждали, что каникулы пошли Джону на пользу и теперь он казался куда более нормальным. К брату и сестре, в тех редких случаях, когда им удавалось встретиться, он тоже стал относиться с большей теплотой. Анна вышла замуж. Том стал успешным начинающим архитектором. Прежде между братьями всегда существовала сдержанная враждебность, но теперь она, кажется, превратилась во взаимную терпимость. После очередного воссоединения семьи Том заметил: «А наше юное чудо определенно подрастает». Док радовался новообретенной способности Джона к товариществу, и теперь им случалось подолгу беседовать. Главной темой их разговоров было будущее Джона. Док убеждал его взяться за медицину и стать «новым Листером». Джон внимательно выслушивал эти увещевания и даже будто бы с ними соглашался. Однажды Пакс случилось присутствовать во время одного такого разговора. «Не слушай его, Док, – сказала она после этого с улыбкой, но посмотрела на Джона с упреком. – Он же просто придуривается».
Они с Пакс, кстати, часто ходили в театр и на концерты. Вообще, теперь мать и сын проводили вместе очень много времени. Интерес Пакс к драматическому искусству и к «личностям» стал для Джона важным связующим мостиком. Случалось, что они вместе отправлялись в Лондон на выходные, чтобы «посмотреть представление».
В конце концов мне стало любопытно, каков смысл этого продолжительного периода безделья. Поведение Джона казалось почти совершенно нормальным, за исключением практически незаметной странности. Иногда посреди разговора он мог внезапно вздрогнуть и замолкнуть, как будто от удивления. Затем он иногда повторял последнюю фразу – свою или собеседника – и оглядывался с выражением насмешливого изумления. Какое-то время после этого он был особенно внимательным. Это, впрочем, не означает, что до этого момента он казался рассеянным. Он все время отлично осознавал свое окружение. Просто после этих странных вздрагиваний его восприятие жизни становилось еще более интенсивным.
Однажды вечером я сопровождал троих Уэйнрайтов в местный репертуарный театр. В антракте мы все устроились в фойе и пили кофе, обсуждая постановку. В этот момент Джон вздрогнул так, что пролил кофе на блюдце. Рассмеявшись, он с интересом оглянулся кругом. Наступило неловкое молчание, Пакс посмотрела на сына со скрытой тревогой, потом Джон продолжил говорить как ни в чем не бывало, хотя (как мне показалось) теперь его комментарии отличались особой глубиной. «Я хотел сказать, – сказал он, – что вся постановка слишком реалистична, чтобы быть по-настоящему живой. Получается не портрет, а посмертная маска».
На следующий день я спросил, что случилось с ним в театре. Мы находились в моей квартире, Джон зашел, чтобы проверить, не пришли ли по почте известия об одном из патентов. Я сидел у письменного стола, он стоял у окна, смотрел на пустынную набережную и зимнее море и жевал яблоко, которое взял с блюда на столе. «Да, – сказал он, – настало время тебе все рассказать, даже если ты не поверишь. Сейчас я занимаюсь поискам подобных мне людей и в такие моменты как бы разделяюсь. Одна часть остается вместе с телом, чтобы продолжать действовать как обычно, другая – моя сущность – отправляется на их поиски. Или, если так тебе будет понятнее, я остаюсь целым, но растягиваюсь, чтобы их отыскать. Так или иначе, когда я возвращаюсь в колею реальности или прекращаю поиск, меня слегка встряхивает».
«Со стороны и не скажешь, что ты из нее выходишь», – заметил я.
«Нет, конечно. Уходящая часть меня возвращается во владения, так сказать, «местного я» со всем опытом и полученной информацией без всяких проблем. Но внезапный скачок с бог знает какого расстояния – это все равно потрясение».
«Когда ты отсутствуешь, что ты делаешь? Что ищешь?»
«Мне, – ответил он, – лучше объяснить все с самого начала. Я уже говорил, что, находясь в Шотландии, иногда вступал в телепатический контакт с разными людьми, и некоторые из них казались странными, гораздо более похожими на меня, чем на тебя. Вернувшись домой я стал учиться настраиваться на нужных мне людей. К сожалению, к сознанию знакомого человека подключиться гораздо проще, чем к незнакомцу. Очень многое зависит от его формы в целом, от, так сказать, схемы, по которой работают мысли. Чтобы отыскать Пакс или тебя, мне нужно всего лишь о вас подумать. Я могу проникнуть в твое сознание, и даже глубже, если захочу».
