тех, кто позволит миру навязать тебе жизнь, которой ты не хочешь. Может, конечно, я ошибаюсь, так что позволь дать тебе всего одно напутствие: борись, Америка. Возможно, ты не захочешь бороться за вещи, за которые готовы бороться все остальные, как, к примеру, деньги или слава, и все же борись. Чего бы ты ни хотела, иди к своей цели, не оглядываясь.

Если ты сможешь сделать это, если ты сможешь преодолеть свой страх и не удовольствоваться вторыми ролями, большего я как родитель не могу и желать. Живи своей жизнью. Будь счастлива, как только можешь, не растрачивайся на то, что неважно, и борись.

Я люблю тебя, котенок. Люблю так сильно, что этого не передать никакими словами. Быть может, я сумел бы выразить свою любовь с помощью красок, но картина не влезет в конверт. И даже тогда это будет бледное подобие моих чувств. Силу моей любви не выразить никакими картинами, никакими мелодиями, никакими словами. И надеюсь, что ты всегда будешь ощущать мою любовь, даже когда меня больше не будет рядом, чтобы сказать тебе об этом.

С любовью,

папа

Я сама не заметила, как начала плакать, и поняла, что плачу, лишь когда буквы стали расплываться. Как же обидно, что у меня не было возможности сказать ему, что я люблю его так же сильно, как он меня. И на мгновение я ощутила эту любовь, это тепло абсолютного принятия.

Я оторвалась от чтения и увидела, что Кенна тоже плачет, по-прежнему глядя в письмо. Кота с озадаченным видом проглядывал листки.

Отвернувшись, я вытащила из конверта записку, надеясь, что она не окажется такой же трогательной, как письмо. Боюсь, что на сегодня свой запас стойкости я уже исчерпала.

Америка,

прости меня. Когда мы навещали тебя во дворце, я зашел к тебе в комнату и нашел дневники Грегори Иллеа. Ты не говорила мне, что они у тебя, я сам догадался. И вина за возможные осложнения целиком и полностью лежит на мне. Я уверен, это будет иметь определенные последствия в силу того, кем я являюсь и кому о них рассказал. Прости, что тем самым поставил тебя под удар, но, поверь, я сделал это в надежде на то, что твое будущее и будущее всех остальных людей может стать лучше.

Пускай Полярная звезда

Всегда тебя ведет,

Пусть справедливость, правда, честь

В душе твоей живет.

С любовью,

Шалом

Несколько минут я стояла, пытаясь понять, что все это значит. Последствия? Кем он являлся и кому рассказал о дневниках? И что это за стихотворение?

И вдруг я вспомнила слова Августа о том, что о существовании дневников Грегори они узнали не из моего выступления в эфире «Вестей» и что об их содержании им было известно намного больше того, что я рассказала…

Кем я являюсь… Кому я о них рассказал… Пускай Полярная звезда всегда тебя ведет…

Я посмотрела на папину роспись и вспомнила, как он подписывал свои письма ко мне во дворец. Его манера писать «о» всегда казалась мне смешной. «О» в его исполнении походила на восьмиконечную звезду. Полярная звезда.

И эта закорючка под буквой «и» в моем имени. Выходит, он хотел подать мне какой-то знак? Она должна была что-то значить, потому что мы встречались с Августом и Джорджией?

Август и Джорджия! Его компас: восьмиконечная роза ветров! И цветочки на ее куртке были вовсе не цветочки! И там, и там были звезды. Разные, но звезды. Тот парнишка, который достался Крисс на Осуждении. Татуировка у него на шее была вовсе не крестом.

Это был их опознавательный знак. Полярная звезда. Звезда Севера.

Мой отец был повстанцем.

У меня было такое чувство, что я не раз видела эту звезду в других местах. Возможно, на рынке или даже во дворце. Неужели она всю жизнь была у меня под носом?

Потрясенная, я подняла глаза. И поймала взгляд Аспена, в котором отчетливо читался молчаливый вопрос.

Мой отец был повстанцем. Потрепанный учебник истории, который он прятал у себя в комнате, незнакомые люди на похоронах… Дочь по имени Америка. Если бы я смотрела внимательнее, то увидела бы это много лет назад.

– И все? – оскорбленным тоном осведомился Кота. – И что, черт возьми, прикажете с этим делать?

Я перевела взгляд с Аспена на Коту.

– Что случилось? – забеспокоилась мама, вернувшаяся в комнату с чаем.

– Папино письмо. Он оставил дом мне. И что я должен делать с этой халупой? – Он поднялся, не выпуская из рук конверта.

– Кота, папа написал письмо еще до того, как ты переехал, – объяснила Кенна, еще не успевшая успокоиться. – Он пытался обеспечить тебя.

– Ну, значит, ему это не удалось, разве нет? Когда мы хотя бы ели досыта? Можно подумать, дом чем-то помог бы мне в жизни. Я всего добился сам! – Кота швырнул письмо, и листки разлетелись по полу. Он взъерошил волосы и шумно вздохнул. – Найдется в этом доме хоть капля спиртного? Аспен, принеси мне чего-нибудь выпить, – бросил он, даже не глядя в сторону Аспена.

Я обернулась и увидела, как по лицу Аспена, сменяя друг друга, пронеслись самые разнообразные эмоции: раздражение, сочувствие, гордость, смирение. Он направился было в сторону кухни.

– Стой! – велела я.

Аспен остановился.

Кота раздраженно посмотрел на меня:

– Это его работа, Америка.

– Больше нет, – отрезала я. – Возможно, ты забыл, но Аспен теперь Двойка. Это ты пойди и принеси ему что-нибудь выпить. И не из-за его статуса, а в благодарность за все, что он для нас делает.

Кота неприятно осклабился.

– Вот, значит, как? А Максон в курсе? Он знает, что эта история до сих пор не закончена? – поинтересовался он, небрежно помахав ладонью. Сердце у меня ушло в пятки. – Как он, по-твоему, отреагирует? После той экзекуции многие говорили, что девице еще мало досталось за то, что она сделала. – Кота с самодовольным видом положил руки на бедра.

Я онемела. Аспен тоже, и я не могла решить, спасает нас его молчание или подписывает нам приговор.

Первой обрела дар речи мама:

– Это правда?

Мне необходимо было собраться с мыслями, нужно было найти верный способ все объяснить. Или опровергнуть, потому что на самом деле это было не так… больше не так.

– Аспен, пойди посмотри, что там делает Люси, – велела я.

– Нет уж, пусть останется! – заявил Кота.

И тут я взорвалась:

– Я сказала, что он идет, значит