Мириамель долго молча смотрела на дядю.

— Я хочу попросить тебя об одолжении, Джошуа, — наконец сказала она.

Джошуа склонил голову и указал на одну из потемневших от времени скамеек.

— Пожалуйста, проси о чем хочешь.

Она сделала глубокий вдох.

— Когда ты… когда ты придешь в Хейхолт, я хочу поговорить с отцом.

Джошуа приподнял брови, и на его гладком лбу появились морщины.

— Что ты имеешь в виду, Мириамель?

— Перед тем как начнется решающая осада, вы с ним вступите в переговоры, — быстро сказала она, словно не раз мысленно произносила эти слова. — Так обязательно будет, каким бы кровавым ни получилось дальнейшее сражение. Он твой брат, и ты будешь с ним говорить. Я хочу присутствовать.

Джошуа колебался.

— Я не думаю, что это разумно…

— И, — продолжала Мириамель, полная решимости довести дело до конца, — я хотела бы поговорить с ним наедине.

— Наедине? — Пораженный принц покачал головой. — Такое просто невозможно! Если мы осадим Хейхолт, твой отец будет в отчаянном положении. Разве я смогу оставить его с тобой наедине — ты станешь заложницей!

— Это не имеет значения, — упрямо продолжала Мириамель. — Я должна с ним поговорить, дядя Джошуа. Я должна!

Джошуа не стал давать ей резкий ответ.

— Почему должна, Мириамель? — мягко спросил Джошуа.

— Я не могу тебе ответить, — твердо сказала она. — Но я должна. Возможно, это все изменит — причем очень сильно!

— Тогда ты должна мне рассказать, что ты задумала, племянница. В противном случае мой ответ будет «нет» — я не смогу оставить тебя наедине с отцом.

В глазах Мириамель заблестели слезы, и она сердито их стерла.

— Ты не понимаешь. Об этом я могу говорить только с ним. И я должна! Пожалуйста, Джошуа, пожалуйста!

На его лице появились боль и усталость, словно результат многих лет страдания.

— Я знаю, что в тебе нет легкомыслия, Мириамель. Но твои решения не отягощены жизнями сотен, возможно, тысяч людей. Если ты не хочешь рассказать о том, что считаешь настолько важным, — а я верю, что ты действительно так думаешь, — тогда я не могу позволить тебе рисковать своей жизнью, а также многих других людей.

Мириамель пристально на него смотрела. Слезы исчезли, и ее лицо превратилось в холодную, невозмутимую маску.

— Пожалуйста, измени решение, Джошуа. — Она указала рукой в сторону пирамиды Деорнота. Между камнями уже начала прорастать трава. — Вспомни своего друга, дядя Джошуа, и все, что ты хотел бы сказать ему.

Он разочарованно покачал головой. Солнечный луч, упавший ему на голову, показал, что у него уже начали редеть волосы.

— Клянусь кровью Эйдона, я не могу этого допустить, Мириамель. Ты имеешь полное право на меня сердиться, если пожелаешь, но ты должна понимать, что у меня нет выбора. — Теперь и в его голосе появился холод. — Когда твой отец наконец сдастся, я сделаю все, что в моих силах, чтобы он не пострадал. Это в моей власти, и у тебя будет шанс с ним поговорить. Больше я ничего не стану тебе обещать.

— Тогда будет слишком поздно. — Она встала со скамейки и быстро зашагала через сад.

Джошуа не шевелился, словно врос в землю, просто смотрел ей вслед. Принц видел, как ласточка села на верхушку пирамиды над могилой Деорнота, несколько раз подпрыгнув, взлетела и унеслась прочь. А он вновь устремил взгляд к бегущим облакам.

— Саймон!

Он обернулся. Санфугол спешил к нему по влажной траве.

— Саймон, могу я с тобой поговорить? — спросил арфист, тяжело дыша.

Он остановился рядом с Саймоном. Его волосы растрепались, судя по всему, он очень спешил, когда одевался, и не думал о сочетании цветов или стиле, что было совсем на него не похоже; даже в изгнании Саймон ни разу не видел Санфугола настолько небрежно одетым.

— Конечно.

— Не здесь. — Санфугол украдкой огляделся по сторонам, хотя рядом никого не было. — Там, где нас никто не сможет подслушать. Может быть, в твоей палатке?

Саймон удивленно кивнул.

— Как пожелаешь.

Они шли по палаточному городку. Некоторые жители махали им, когда они проходили мимо, и арфист всякий раз вздрагивал, словно каждый из них мог быть источником опасности. Наконец они добрались до палатки Саймона и обнаружили, что Бинабик собрался уходить. Пока тролль надевал свои меховые сапоги, они дружелюбно поболтали об исчезнувшем роге — поиски шли уже третий день и все еще не принесли успеха, — а также на другие темы. Санфуголу явно хотелось, чтобы Бинабик поскорее оставил их вдвоем, факт, на который тролль не мог не обратить внимания; наконец он попрощался и отправился к Джелой и остальным.

Когда тролль ушел, Санфугол с облегчением вздохнул и опустился на пол палатки, не обращая внимания на грязь. Саймон начал беспокоиться. Что-то явно было не так.

— Что случилось? — спросил Саймон. — Ты выглядишь испуганным.

Арфист наклонился к нему поближе и перешел на шепот.

— Бинабик сказал, что поиски рога продолжаются. Похоже, он очень нужен Джошуа.

Саймон пожал плечами.

— Никто не знает, будет ли от него польза. Он нужен для Камариса. Они рассчитывают, что благодаря рогу к нему вернется память.

— Но это не имеет смысла. — Санфугол покачал головой. — Разве какой-то рог может оказать такое действие на человека?

— Я не знаю, — нетерпеливо ответил Саймон. — Так о чем таком важном ты хотел со мной поговорить?

— Я уверен, что принц будет разгневан, когда найдут вора, — сказал арфист.

— Я не сомневаюсь, что его повесят на стене Дома Прощания, — раздраженно сказал Саймон и вдруг увидел ужас на лице Санфугола. — Что-то не так? Милосердный Эйдон, Санфугол, ты его украл?

— Нет, нет! — пронзительно воскликнул арфист. — Это не я, клянусь!

Саймон посмотрел на него.

— Но, — наконец заговорил Санфугол дрожащим от стыда голосом, — я знаю, где рог.

— Что?! Где?

— У меня в палатке. — Арфист произнес эти слова голосом мученика, прощающего своих палачей.

— И как такое может быть? Почему он оказался в твоей палатке, если ты его не брал?

— О, милосердный Эйдон! Саймон, клянусь, я его не брал. Я нашел рог в вещах Тайгера после того, как тот умер. Я… любил старика, Саймон, по-своему. Я знаю, что он много пил, и иногда я вел себя так, словно хотел снести ему голову. Но он хорошо ко мне относился, когда я был маленьким… и, конечно, я по нему скучаю.

Несмотря на печаль в словах арфиста, терпение у Саймона заканчивалось.

— И почему ты оставил рог себе? Почему ничего никому не сказал?